добыл соболей, как гонялся за ними, как работали собаки, рассказал, что завёл себе ещё маленького щенка — будет учить охоте.

— Ты когда женился? — спросил Родион.

— Зимой, на суглане, она тоже из нашего рода, только из другого стойбища. Я её и раньше знал, сейчас время пришло — вот и женился.

— Своим чумом зимой кочевали?

— Да, уже своим.

Эликан рассказывал Маркелу, как на суглане платил русскому, чтобы он готовил дрова для чума, хотел пожить, как барин. Курил только папиросы, раздавал направо и налево.

— Много за дрова платил? — спросил Маркел.

— Много платил, можно муки купить на ползимы.

— Ого, а сейчас тебе дрова не надо, а то я пойду на заготовку?

— Нет, сейчас жена готовит, платить не надо, — сказал Эликан.

Все дружно захохотали. Эликан вместе со всеми смеялся над своими пьяными выходками.

Сидел Евсей и думал о том, что говорят о карагасах, будто молчуны — слова не выбьешь, будто и не слышат собеседника. А собеседника ли? Вот посмотришь, а тут в любой стороне разговаривают, смеются, словно и не могут без этого совсем. Видно, собеседники не те у карагасов были. Конечно, их обмануть просто, словно дитя малое, но ведь и мудрости у них достаточно и знаний разных. И ценности у них другие: они деньги до сих пор в руки не берут: меняют товар на товар, если удаётся немного выгадать, так они рады этому безмерно, пересказывают много лет, как они хорошо торговали. Теперь и этот случай пойдёт добрым слухом по земле карагасской, и захотят посмотреть на такое чудо другие жители этой сказочной страны — Карагасии.

«У нас только и есть время любоваться красотами, когда выжидаем время, когда белое величие простирается от могучих гольцов Саяна до вечной зелени притихшей тайги. Когда всё вокруг начнёт оживать и принимать другие краски, — думал Евсей, — мы только и делаем, что моем песок, уткнувшись носом в лоток, да спим, усталые, по ночам. Лишь когда всё в тайге отцветёт, созреет, мы поднимаем голову к небу, пытаясь припомнить мимолётные летние видения, промелькнувшие, будто бы во сне. А в памяти только шум ручья, белесые туманы по распадкам да полоска синего неба между макушек сосен и кедров, гордо раскинувшихся на вершинах этих самых распадков. Остановиться бы, полюбоваться, да всё некогда: торопимся, спешим да боимся показаться перед другими спутниками слюнтяями, для которых какая-то таёжная красота является чем-то важным. Пусть не каждый, пусть половина сотоварищей так думают, но хоть кто-нибудь сказал об этом? Нет, и никогда не скажет. А карагасы тоже не произносят свои мысли вслух, но они могут сесть вечером всем стойбищем и смотреть, как солнце катится по макушкам сосен и заливает всё вокруг алым маревом, меняя и перепутывая все краски. Затаиться на берегу и наблюдать, как непуганые, наглые хайрюза разгоняются по самой быстрой водной струе. И выскакивают из своей стихии, пытаясь на лету схватить зазевавшегося слепня или муху. Никто из карагасов не побежит за ружьём, если вдруг увидит, как матуха-оленуха выведет на хрустящий речной галечник маленького телёнка-стригунка и будет смотреть по сторонам, пока тот не напьётся чистой, прохладной воды. Карагасы ничему этому не удивляются, потому что они сами — часть всего этого. И когда их прогоняют со своих мест, они теряются, не могут быстро устроиться, приспособиться к новым условиям, многого не понимают. Даже такие вещи, как золото, для них непонятны. Когда дают хорошую цену за самородок, карагас не понимает, за что. Он не бегал за ним, не искал — поднял с земли и положил в карман. Вот соболь — это другое дело, за ним надо походить не один день, и чем больше бегаешь, тем дороже шкурка для охотника, остаётся какая-то история, её потом можно рассказать другим, а жёлтый камень? Ну, увидел, ну, поднял, за что платить? Сколько камней вокруг, ну и пусть у них цвет другой, цена та же для карагаса».

Чем больше размышлял Евсей, тем теплее становилось на душе. Он благодарил Господа за то, что Всевышний дал возможность познакомиться поближе с этими людьми. Теперь Евсей понимал, почему его так тянуло сюда. Золото — это, конечно, заработок. Теперь вот торговля — тоже причина чаще бывать здесь. Но больше не хватало Евсею общения с этими добродушными и доверчивыми людьми, с ними так хорошо просто посидеть и помолчать. И это большое счастье. Нет, счастье не для карагасов, счастье для Евсея. Рядом с этими людьми взгляд на вещи становится совсем другим, и любой, у кого хоть немного осталось совести, становится чище и человечней. Это такое счастье — увидеть мир другими глазами. Вот почему и Лаврен так хотел побывать здесь, ему тоже не хватало этого общения, а напрямую сказать об этом он никогда не решался.

— Евсейка, давай выпьем мало-мало, — позвал повеселевший Эликан.

— Наливай, — сказал Евсей и подсел к счастливым старикам.

— Завтра мы тоже уходим, — заявил Эликан.

— Куда? — удивился Лаврен.

— Уйдём на озеро, где в прошлый раз были, вот Евсей знает.

— Здесь плохо стало?

— Да, много людей ходит, много спрашивают — плохие люди. В чум лезут, в котёл смотрят. Нехорошие люди.

— На озеро никто не приходил?

— Нет, там только Евсей и Родька приходили. — Эликан заулыбался.

— Следующей весной ты нас здесь жди, потом уйдёшь, — сказал Евсей. — А то у нас не олени, мы к озеру не доберёмся.

— Придётся ждать, — согласился Эликан.

С утра до обеда собирали чумы, паковали товар, готовили повозки, а потом попрощались и двинулись в разные стороны: обоз Евсея вниз по Бирюсе, карагасы — вдоль Саян, на заход солнца.

26

Хрустов поджидал обоз в Конторке. Хотя и в Тайшете дел хватало, но там работа была поставлена: сбоев не было, только изредка приходилось вмешиваться в дела, а в этом походе всё впервые. Можно сказать, первопроходцы со стороны Бирюсы. Дело неновое, давно освоенное у нижнеудинских купцов, у канских, а вот из Тайшета ещё не было своих карагасников. Теперь, если всё пройдёт хорошо, то можно будет и расширить торговлю. Торговать — это не лес валить: затрат меньше, а доход больше, если, конечно, дело с умом поставить. Поэтому Илья Саввич просто изнывал от ожидания. Он верил в Цыганкова, знал, что в накладе не останется, но хотелось, чтобы прибыль была весомой, не копейки жалкие — рубли. Когда к вечеру прибежали