— Ох, — чуть не плача произнесла Агнес, стала озираться.

Конюшня и вправду была пуста, там осталась только одна лошадь, и та была уже оседлана.

— А, вон же кобылка! — Радостно воскликнула девочка, указывая на лошадку.

— Так-то лошадь госпожи Хедвиги, ее служанка велела оседлать, сейчас поедет куда-то.

— Так бери ее, бери! — Стала умолять девочка. — Скачи за коннетаблем, догони его и скажи, чтобы обратно торопился, иначе беда будет.

— Да что за беда? — Не верил конюх.

— Да не могу я тебе сказать, дяденька. Сама толком не знаю, знаю только, что тебе нужно скакать за коннетаблем.

— Коли возьму этого конька — убьет меня, чертова Франческа.

— Не убьет, не убьет, коннетабль не позволит, бери эту лошадку.

— Ты эту Франческу не знаешь, она злобная!

— Приведешь коннетабля — не убьет. Скачи, дяденька дорогой. — Умоляла девочка.

— Ну ладно, — сказал конюх, подошел к кобылке, осенив себя святым знамением, взял ее под уздцы и повел к выходу из конюшни: — А что коннетаблю-то сказать?

— Скажи, что Агнес увидела кровь в замке и коли он не вернется, крови будет много. Когда он вернется — я все ему расскажу.

Она что-то говорила и говорила, продолжая убеждать конюха, а конюх вдруг остановился у самого входа, замер, уставившись в сторону выхода, как будто увидел что-то страшное. Девочка тоже повернулась в ту сторону и от удивления и изумления выронила свои деревянные башмаки. На выходе из конюшни, загораживая проход, стояла служанка господи Хедвиги, Франческа. Была она широкоплечая с растрепанными волосами, всклокоченная и сильная. Смотрела на конюха исподлобья, а все платье ее зеленое, особенно правый рукав, было заляпано бурыми пятнами. На поясе у Франчески висел кинжал, страшная она была. Конюх и девочка молчали, перепугано смотрели на нее. Франческа молча подошла к конюху и вырвала у него из рук узду кобылки, отпихнула Агнес и легко, как мужчина, запрыгнула в седло. Не глянув больше в их сторону, служанка госпожи Хедвиги ударила пятками кобылку и выехала из конюшни. Секунду девочка смотрел ей вслед, а потом зашипела, обернувшись к конюху:

— Все из-за тебя, олух!

— Да я-то что? — Чуть испуганно отвечал тот.

— «Да я-то что?» — Передразнила Агнес и пнула его в ногу, выбежала из конюшни, забыв свои деревянные башмачки.

— Ишь, зараза, какая растет, — только и произнес конюх.

Солдат и его люди до мельницы доехали быстро. Человека, который видел упыря, на мельнице они, конечно, не застали и чуть посовещавшись, решили ехать к кладбищу, а не к старому замку. Несмотря на отличную погоду, настроение солдата стало ухудшаться, всю первую половину дня он провёл в седле, и нога начинала болеть.

Таскались по болоту долго, даже разожгли факела, в склеп заглянули, в котором вурдалак жил — ничего, собаки даже следов старых не нашли. Только два полуразложившихся трупа — и всё. Солдат решил заехать на мельницу. Первый раз с мельником поговорить не удалось, не было его, когда приехали второй раз, после поисков, всё ему стало ясно.

— Так что за человек, тебе про упыря рассказал? — Спрашивал солдат мельника.

— В сапогах был, верхом. Одёжа добрая. Не местный.

— Из благородных?

— Без оружия был. Но руки не рабочие. Белые.

— Молодой, старый?

— Не молодой, да и не старый, ваших годов или чуть моложе.

— Красивый из себя?

— Да под капюшоном он был, но вроде как красив. Зубы у него белые, ни у кого здесь зубов таких нет.

—Белые, говоришь? — Переспросил Волков.

— Белее не бывает. — Произнёс мельник.

— Значит он это, — сказал Сыч. — Наверное, спрятался и ждал нас пока мы сюда проедем, а как мы проехали так к замку поскакал.

— Он, — согласился Волков, — вместе они тут промышляли с барским сынком. Того мы убили, а этот бежать решил, и нас из замка зачем-то вызвал. Что ему в замке нужно?

— Поедем и узнаем, экселенц, — произнёс Сыч. — Может и догоним.

— Нет, не догоним, уж больно много времени потеряли. Надо Агнес спросить, где он.

Обратно ехали коней не жалели, чувствовал солдат, что не напрасно его из замка вызвали. А нога болела уже немилосердно, но гнал и гнал он коня.

В замке был переполох, Волков въехал во двор не найдя на воротах стражников, сразу поехал к донжону, спрыгнул, едва сдерживался, чтобы не пнуть кого то из дворовых, которые толпились у входа.

— Дорогу коннетаблю, — рявкнул Ёган, вслед за господином спрыгивая с коня.

— Коннетабль, коннетабль, — заголосили бабы.

— Ну, наконец-то, — сказал конюх.

Солдат растолкал всех и вошёл внутрь, и там, на столе увидал старого мёртвого слугу барона Ёгана. И Агнес, она вскочила, кинулась к нему.

— Господин, Франческа…

Волков подошёл к мертвецу оглядел его. У старика была искромсана вся шея, кровь видно рекой лилась, одежда вся была черна от неё.

Солдат молча посмотрел на Агнес, ожидая рассказа, его сейчас волновал только один вопрос, и девочка сразу поняла какой:

— Баронесса, жива, её Франческа порезала, но не до смерти, и молодой барон тоже жив, его она тоже ножом порезала, но живы они, их уже в монастырь повезли к монахам.

— Давно? — Спросил Волков.

— Как вы уехали, так она и начала всех резать. Так сразу мы и коня нашли у мужиков, и телегу и их отправили в монастырь.

— А зачем же она всех резала?

— Так деньги барона красть надумала, ларец взяла, открыла, а Ёган старый её и застал. Она его и резать взялась, да баронесса услыхала. А она и на неё кинулась. А потом и на барона молодого.

— Откуда знаешь ты всё?

— Баронесса говорила, пока лошадь ей искали.

Волков сел на лавку, стал тереть ногу, болела она. И подозвал слугу своего. Тот подошёл, и солдат сказал тихо:

— Собирай вещи, уезжаем мы.

— День-то к вечеру пошёл, — так же тихо отвечал Ёган, — до утра не дотерпим?

— Нет, — зло рыкнул солдат, — сейчас поедем.

Ёган ушёл, а к нему подошла Агнес, стала ладонями трогать ногу, там, где болело. И говорила при этом:

— Видела я её. В стекле.

— Франческу? — Спросил солдат, с надеждой смотря на руки девочки.

— Госпожу, — бесстрастно произнесла та. — Её руки в воде. И с мертвецом она.

— Руки в воде? На болотах она, что ли где то?

— Нет, вода течёт вокруг рук её, на реке она, плывёт куда-то, — говорила Агнес и боль в ноге начинала затихать. — И мертвец ей служит. Их догнать можно.

Волков некоторое время молчал, думал, а потом, глянув