— Дом, некогда известный как Ракушечный, — пробормотала она. — Неудивительно, что мы его не сразу заметили.

Похоже, дом был пуст: машины не видно, амбар по соседству заперт, шторы на окнах с переплетами в виде ромбиков опущены. Но, выбравшись из машины на усыпанную осколками дорожку, они увидели молодую женщину, сидевшую на корточках в дальнем конце того, что было когда-то ракушечным садом. Она обнимала верхушку декоративного колодца из цемента, покрытого панцирем из ракушек, ее длинные белые волосы стелились по его краю. Она походила на Виолу после кораблекрушения[26]и даже не обернулась, когда Дебора и Чайна подошли к ней. Зато заговорила:

— Уходи. Видеть тебя не могу. Я позвонила бабушке, и она сказала, что я могу приехать к ней на Олдерни. Она меня звала, и я поеду.

— Вы Синтия Мулен? — спросила у девушки Дебора.

Вздрогнув, та подняла голову. Посмотрела на Чайну, на Дебору, словно пытаясь угадать, кто они. Потом устремила взгляд за их спины, точно убеждаясь, что они одни. Никого не увидев, она обмякла. Лицо приняло привычное выражение отчаяния.

— Я думала, это отец, — сказала она глухо и опустила голову на край колодца. — Я хочу умереть.

И снова вцепилась в стенки колодца, точно надеялась усилием воли заставить свое тело перестать жить.

— Мне это чувство знакомо, — сказала Чайна.

— Оно не знакомо никому, — возразила Синтия, — потому что это мое чувство. А он радуется. Говорит: «Живи дальше спокойно. Сделанного не воротишь». Но все не так. Это для него все кончилось. А для меня нет. И никогда не кончится. Я никогда не забуду.

— Вы хотите сказать, что все кончилось между вами и мистером Бруаром? — спросила ее Дебора. — Потому что его больше нет?

При упоминании имени Бруара девушка снова подняла голову.

— Кто вы?

Дебора объяснила. По дороге из Ле-Гранд-Гавр Чайна рассказала ей, что, гостя в Ле-Репозуаре, ни разу не слышала даже намека на роман Ги Бруара с Синтией Мулен. Насколько ей было известно, единственной любовницей Бруара числилась Анаис Эббот. «Оба вели себя соответственно», — сказала она. Из чего было ясно, что эта девушка выпадала из картины до приезда Риверов на остров. Оставалось только выяснить, почему и по чьей инициативе.

Губы Синтии задрожали, уголки рта поползли вниз, когда Дебора представила ей Чайну и объяснила цель их приезда в Ракушечный дом. Когда она закончила, первые слезы уже бежали по щекам девушки. Она даже не пыталась их остановить. Они падали на ее серую водолазку, словно само горе оставляло на ней крохотные овальные следы.

— Я этого хотела, — говорила она, плача. — И он тоже. Он никогда не говорил мне, и я не говорила, но мы оба знали. Один раз перед этим он посмотрел на меня, и я поняла, что между нами все изменилось. Я видела по его лицу, что это будет значить для него, и все такое, и сказала ему: «Ничего не надо». И он так улыбнулся, как будто прочитал мои мысли и они ему понравились. В конце концов, так было бы даже легче. Тогда нам оставалось бы только пожениться.

Дебора взглянула на Чайну. Одними губами та прошептала изумленное: «Вот это да». У Синтии Дебора спросила:

— Вы с Ги Бруаром были помолвлены?

— Были бы, — сказала она. — А теперь Ги… О Ги!

Она плакала не стесняясь, точно маленькая девочка.

— У меня ничего не осталось. Был бы у меня хоть ребеночек, вот было бы хорошо. Но теперь он правда умер, совсем умер, а я этого не вынесу, я его ненавижу. Ненавижу. Я его ненавижу. Он говорит: «Выходи. Живи, как жила раньше. Можешь ходить, куда захочешь», и делает вид, как будто не молился об этом, не боялся, что я убегу и спрячусь где-нибудь до тех пор, пока не родится ребенок и он ничего не сможет поделать. Он говорит, что ребенок испортил бы мне жизнь, как будто она и так не испорчена. И он этому радуется. Да, радуется. Он радуется.

Обхватив обеими руками колодец, она уткнулась в его шершавый край и зарыдала.

Дебора подумала, что ответ на свой вопрос они определенно получили. Характер отношений между Ги Бруаром и Синтией Мулен был ясен, как небо в безоблачный день. А «он», которого так ненавидела девушка, был, конечно же, ее отцом. Дебора представить себе не могла, кто еще принимал бы в ее судьбе такое участие, если не этот презренный «он».

— Синтия, можно, мы проводим тебя в дом? — спросила Дебора. — На улице холодно, а ты в одном свитере…

— Нет! Я никогда туда не вернусь! Буду сидеть здесь, пока не умру. Я так хочу.

— Вряд ли твой папа это допустит.

— Он хочет этого не меньше меня. «Отдай колесо, — говорит он мне. — Ты не достойна его покровительства, девочка». Как будто из-за этого со мной должно было что-то случиться. Или как будто я стала бы думать, что он хотел этим сказать на самом деле. «Ты мне не дочь», — вот что он хотел этим сказать, а я должна была понять его без слов. Только мне на него плевать, ясно? Плевать.

Дебора в некотором недоумении посмотрела на Чайну. Та пожала плечами, показывая, что тоже ничего не поняла. Речь явно шла о чем-то таинственном. Без помощи им было не разобраться.

— Я и так уже отдала его Ги, — сказала Синтия. — Несколько месяцев назад. И сказала, чтобы он всегда носил его с собой. Глупо, я знаю. Ведь это обыкновенный камень, и ничего больше. Но я сказала ему, что он хранит того, кто его носит, и он, наверное, поверил, потому что я сказала… я сказала…

Ее всхлипывания возобновились.

— А он не помог. Обыкновенный бестолковый камень.

Невинность, чувственность, наивность и уязвимость удивительным образом сочетались в этой девушке. Дебора могла понять, чем она так привлекала мужчину, который хотел наставить ее в мирской жизни и одновременно сохранить от нее, посвятив попутно в кое-какие из мирских наслаждений. Отношения с Синтией Мулен позволяли человеку более взрослому выразить себя во всех смыслах, что для одержимого жаждой превосходства Ги Бруара было непреодолимым соблазном. Вообще-то Дебора видела в этой девочке себя: такой бы она стала, если бы не сбежала в Америку, где прожила три года, предоставленная самой себе.

Именно поэтому она опустилась рядом с девушкой на колени и принялась гладить ее по голове.

— Синтия, мне так жаль, что на твою долю выпало такое. Но пожалуйста, давай пойдем в дом. Сейчас тебе хочется умереть, но так будет не всегда. Поверь мне. Я знаю.

— И я, — подключилась Чайна. — Серьезно, Синтия. Она говорит правду.

Заложенная в их словах идея сестринского понимания всех женщин на земле, похоже, достигла слуха девушки. Она не стала сопротивляться, когда ей помогли подняться на ноги, и, едва встав, промокнула глаза рукавом свитера и жалобно сказала:

— Мне надо высморкаться.

Дебора ответила: