внутренними импульсами проник в мое прошлое, оценил мое настоящее… Преподав мне свое благословение, он предложил мне побывать у старца Нектария»568. «Спирит» вскоре стал священником и служил в одном из московских храмов.

В Оптину пустынь приходили письма от известных деятелей русской культуры. Вот, например, письмо из Петрограда:

«В Оптинский культурно-исторический

и Церковно-археологический отдел.

В религиозной жизни русского народа были светлые страницы, взирая на которые всякий православный христианин может чувствовать глубокое удовлетворение. Сюда относится вся деятельность Оптиной пустыни. Не одною материальной помощью населению славна эта обитель, но в гораздо большей степени нравственным влиянием, примером высокой жизни своих старцев и их наставлениями. Сколько религиозного утешения и нравственных назиданий получал русский народ от таких старцев, как отцы Моисей, Леонид, Макарий, Амвросий, Анатолий! Как много дали для укрепления в духовной жизни православных читателей изданные пустынью аскетические сочинения! Русская интеллигенция давно оценила значение Оптиной пустыни и в лице своих известных писателей и других представителей обращалась к ней, ища нравственного утешения и разрешения волновавших ее вопросов. В настоящее время всякий православный, понимающий значение Оптиной пустыни, может только желать, чтобы этот светоч не угасал, чтобы предания и заветы старцев жили в обители и чтобы она по-прежнему оставалась центром, где верующие могли бы получать и религиозное утешение, и нравственную поддержку, столь необходимые в настоящее время для исстрадавшихся русских людей.

18 августа 1921 года.

Профессор Петроградского университета Николай Булгаков. Елизавета Булгакова. М. Антонова. Бывш. морской офицер И. Монтлевич»569.

В папке десятки подобных писем от ученых Петрограда, Москвы, Орла и других городов.

Шел 1921 год. Оптинские монахи, не находившиеся на должностях, должны были искать себе места для проживания в близлежащих деревнях или в Козельске. На одной из городских квартир поселился отец Кирилл (Зленко). Тут стало как бы Оптинское подворье: благодаря благочестивой хозяйке, пожилой женщине, здесь находили приют и другие иноки. Сюда часто приходил иеромонах Никон, друг отца Кирилла. Здесь мать Амвросия (Оберучева), врач Шамординской обители, еще существующей, но, как и Оптина, под видом Сельхозартели, поселила осиротевшего сына своего покойного брата, похороненного в Оптиной, так как только что скончалась и мать его… Отрок учился в козельской школе. Мать Амвросию незадолго до этого постриг в мантию старец Анатолий. Постриг он в это же время — тайно — в монашество с именем Августа заведующую музеем Лидию Васильевну Защук.

Больной и слабый старец Анатолий много духовных сил возрождал в приходивших к нему с вопросами, жалобами, укреплял в вере Христовой. В Оптиной стало трудно жить. Духовные чада предложили старцу Анатолию, имея в виду, конечно, его телесные немощи, поселиться где-нибудь в деревне, в тишине. «Что же в такое время я оставлю святую обитель, — сказал он, — Меня всякий сочтет за труса, скажет: когда жилось хорошо, то говорил: терпите, Бог не оставит, — когда пришло испытание, первый удрал. Я хотя больной и слабый, но решил так и с Божией помощию буду терпеть. Если и погонют, то тогда оставлю святую обитель, когда никого не будет. Последний выйду, и помолюсь, и останкам святых старцев поклонюсь, тогда и пойду»570.

В келии старца произвели обыск, вернее, под видом обыска ограбили: забрали все более или менее пригодные вещи, даже белье. Вскоре последовал и арест. Мать Анатолия (Мелехова), монахиня Шамординского монастыря, рассказывала: «Когда батюшку арестовали, то повели его вместе с владыкой Михеем в Стенино, на железнодорожную станцию, пешком по льду и снегу. Отец Евстигней просил благословения нанять лошадку, а отец Анатолий не благословил: “Зачем лошадь, так дойдем; мне очень хорошо”. В Стенине [в ожидании поезда] привели их к дяде Тимофею [почитателю старца]. Отец Анатолий был грустен. Дядя Тимофей спросил: “Что это вы, батюшка, печальный такой?”. А он ответил: “Да уж это последнее”. Когда ему стали выражать соболезнования, что вот его везут в Калугу, он сказал: “Что это вы, что? Да люди добиваются ехать в Калугу, да не могут, а меня бесплатно везут, а мне как раз нужно к владыке, просить благословения на схиму, вот я и воспользуюсь случаем”».

Когда старца отправили в Калугу, то мать Анатолия, как она рассказывала, послала к нему сестру-монахиню узнать, как он там помещен. «Сестра нашла его в больнице — кровать у самой двери и на сквозном ветру. А батюшка лежит такой веселый, что просто диво. Отдал сестре этой грязное белье — все в крови (когда шел пешком от вокзала до милиции, то грыжа кровоточила). Когда батюшка вернулся из Калуги остриженный, то многие его не узнали сначала, а потом, признав, были удручены его видом, а он сам веселый, вошел в келию и сказал: “Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже! Слава Тебе, Боже!”. Пил с нами чай и был такой веселый — не мог оставаться на месте — все рассказывал о поездке в Калугу: “Как там хорошо. Какие люди хорошие. Когда мы ехали в поезде, у меня была рвота. До ЧеКа мы дошли пешком, а там владыка Михей почему-то стал требовать лошадь. Зачем это он выдумал? Все братия пошли, а мы сидели в ЧеКа; там курили, было душно; у меня поднялась рвота, и меня отправили в больницу, подумали, что у меня тиф. Там меня остригли, но это ничего — так гораздо легче. Доктор такой хороший, сказал, что он по ошибке счел меня за тифозного и велел остричь, — очень извинялся. Такой хороший! Сторож в больнице тоже очень хороший — говорил, что, сколько лет собирался в Оптину, все не мог собраться и так был рад, что я приехал в Калугу… Сестра тоже очень хорошая, — была у отца Амвросия”.

Когда батюшку положили в больницу, то больные очень шумели, а когда увидели его, как тихо он лежит, то притихли и они и стали друг друга останавливать. А потом видят, что он тихо молитвы шепчет, спросили, что это он говорит, и, когда узнали, что он молится, попросили его читать молитвы вслух»571.

Старец Анатолий в этом году сильно ослабел. О его болезни пишет мать Амвросия. Ее позвали к старцу, так как доктор Алексей Васильевич Казанский, служивший в оптинской больнице (до революции он был врачом на императорской яхте «Штандарт»), был в отъезде, однако он именно в этот час и вернулся. «У батюшки была огромная грыжа, — писала мать Амвросия, — временами она ущемлялась, и теперь было неполное ущемление. Я поселилась у батюшки. У него было три комнаты и ожидальня… <…> Лечили мы батюшку вдвоем