Устроился в гостинице «Москва». Сел за письменный стол и с утра до поздней ночи писал. Сдав очерки в редакцию, заехал в Николо-Песковский, в столовую Наркомата Военно-Морского Флота, и тут встретил человека, который одним из последних ушел из Севастополя, после того, как город заняли войска фон Манштейна.

Он выглядел настолько изможденным, что я не сразу узнал в нем того блестящего морского командира, с которым познакомился еще в июне 1941 года в Москве, в этой же столовой. Он тогда выделялся манерой держаться с особой, не подчеркнутой, естественной флотской элегантностью. Одет был изысканно – тужурка и брюки сшиты, по-видимому, у отлично знающего свое дело военного портного.

Это был человек незаурядной судьбы. В тридцатых годах командовал миноносцем. Затем воевал в Испании. Незадолго до войны получил назначение на должность военно-морского атташе в одну из европейских стран.

После нескольких лет жизни за границей, в мае 1941 года, приехал в отпуск. Съездил к родителям в Пензенскую область, а от них – в Ялту, в санаторий. Из Ялты возвратился в субботу 21 июня, а в понедельник 23 июня собирался за рубеж, к месту службы. Но последний поезд из Москвы на Берлин отошел с субботы на воскресенье, ночью 22 июня…

В течение первой недели войны, которая ошеломила всех и которую никто не хотел принимать и понимать, его еще можно было видеть в столовой потягивающим ту же дорогую английскую трубку «Донхилл», в которой пахуче дымился «Кепстен», а потом он куда-то вдруг исчез.

В августе, будучи в командировке на Черноморском флоте, я неожиданно встретил его в Севастополе.

В то время он занимался вместе с коммодором Фоксом испытанием английских электрических тралов для подрыва немецких донных неконтактных мин, которыми, по выражению минеров, севастопольский рейд был насыщен, как суп фрикадельками.

Нам тогда не удалось поговорить обстоятельно – я спешил: катер с крейсера «Красный Кавказ», на котором мы с Хамаданом должны были отбыть в осажденную Одессу, уже стоял у пристани. Мы условились встретиться после моего возвращения из Одессы.

Но когда я вернулся из Одессы, старшего лейтенанта в Севастополе уже не было – он улетел в Москву.

Прошло больше года. Сколько событий свершилось за это время на наших глазах! Я давно забыл думать об этом моряке, втайне считая, что он погиб. И вот встретились!

На нем вместо изящной тужурки китель толстого сукна, брюки с клапанами на боках, как у краснофлотцев. Но хоть китель и не был изящным, зато два ордена Красного Знамени на левой стороне груди и лесенка нашивок за ранение на правой придавали моему знакомому боевой вид, который для строевого командира был дороже изящества и галантности! Он был и в звании повышен: на рукавах его кителя к двум средним шевронам прибавился узенький шеврончик.

Встретились мы в той же комсоставской столовой на Николопесковском. Капитан-лейтенант сидел за столиком один и ел левой рукой – я не сразу заметил, что правая у него на перевязи.

После обеда мы сели в раздевалке на диванчик. Он набил свой «Донхилл» самосадом и закурил.

Отвечая на мои вопросы (что у него с рукой и где он пропадал целый год?), он избегал подробностей, а для меня было важно именно это. Когда я сказал ему, он усмехнулся и неожиданно ответил по-английски:

– Мей би (т. е. может быть. – П. С.), когда-нибудь и расскажу подробно, а теперь ни настроения, ни времени.

Выпустив густую струю табачного дыма, он сказал лишь о том, что после испытания электротралов был в Москве, потом снова очутился на Черном море, участвовал в феодосийском десанте, был ранен, лежал в госпиталях в Сочи и Тбилиси, после излечения вернулся в Севастополь и ушел оттуда 3 июля на рыбацком сейнере и, указав на руку, а затем на глубокий шрам на голове, сказал, что был ранен во время этого перехода. Теперь предстоит несколько операций на руке, чтобы восстановить подвижность пальцев.

Конечно, для меня этого было совершенно недостаточно. Я утащил его к себе в гостиницу «Москва».

Бутылка армянского коньяка «Двин» разговорила его. Отпивая на европейский манер крохотными глотками, он причмокивал, восклицая то по-русски: «Великолепно!», то по-английски: «Tops!» – высший класс!

В этот вечер он был в ударе и рассказывал с подробностями, живо, а иногда представлял все в лицах. Мы встречались с ним не раз потом, и наконец у меня составилась картина последних дней обороны Севастополя.

День 29 июня 1942 года начался в Севастополе намного раньше астрономического времени. В два часа его жители были разбужены оглушающим грохотом артиллерийских залпов и гулом тяжелых бомбардировщиков: началось последнее и решающее наступление немецких войск, Да, именно в этот час начальник артиллерии 54-го немецкого армейского корпуса генерал Цукерторт ввел в действие всю свою артиллерию, а корпус располагал 54 батареями тяжелой и большой мощности; 41 батареей легкой артиллерии, 18 минометными батареями и двумя дивизионами самоходных установок.

Среди пушек большой мощности имелись батарея гаубиц и мортир, их калибр: 305, 350 и 420 мм. Были также и два орудия, калибр которых достигал 600 мм! Но первое место занимала «Дора» – «дочь» крупневских артиллерийских заводов. Ее калибр – 800 мм. Она прибыла к Севастополю на шестидесяти железнодорожных составах. Ее размеры волновали воображение: ствол тридцатиметровой длины, лафет достигал высоты трехэтажного дома. В штате у этой госпожи насчитывалось до 1500 человек. От возможных ударов авиации ее прикрывали два дивизиона зенитных пушек.

К артиллерии генерала Цукерторта присоединились 25 батарей тяжелой и артиллерии большой мощности, а также 25 батарей легкой артиллерии, 6 минометных батарей, один дивизион самоходной и два дивизиона артиллерии инструментальной разведки генерала Мартинека, начальника артиллерии 30-го армейского корпуса.

Под ошеломляющий гром пушек и пришедшей на помощь им 8-й немецкой воздушной армии, которой командовал известный своей жестокостью генерал фон Рихтгофен, произошло то, чего больше всего и боялся командующий Приморской армией генерал Петров, – фон Манштейн начал переброску войск через Северную бухту, в направлении Троицкой, Георгиевской и Сушильной балок. Во время переправы наши артиллеристы и стрелки потопили несколько десантных лодок и катер, но это не отразилось на высадке десанта – противнику удалось закрепиться.

С занятием немцами плацдарма на Корабельной стороне, где сосредоточены почти все предприятия города: доки, мастерские, электростанция, Морской завод, а также госпиталь и Флотский экипаж, наступило угрожающее положение для Севастополя.

Продвижение противника пытались остановить моряки – бойцы 79-й стрелковой бригады полковника Потапова и 2-го Перекопского полка подполковника Тарана. Схватки носили ожесточенный характер.

Моряков поддерживали артиллеристы капитан-лейтенанта Матюхина, его батарея, установленная на Малаховом кургане, вела огонь и по Северной стороне, где происходила посадка десантников, и по местам высадки на Корабельной. Но силы были неравны, и немцы захватили большую часть Корабельной стороны.