полутемном конце зала. Тут же сбоку, опершись локтем на стол, сидел закутанный в черное монах.

Средний рыцарь поднялся, громыхнул железной перчаткой по столу, закричал, как залаял, по–своему:

— Долго ли ты будешь упорствовать, псковитянин?

Лука оглянулся, только сейчас заметил стоявшего в стороне переводчика. Тот частил:

— Ты испытал пытку, испытаешь горшую!

Зодчий молчал.

— Пора понять: ты в наших руках, и мы вырвем у тебя тайну московского замка.

Словно какая–то сила отбросила мастера от стены. Рванулся навстречу железным маскам рыцарей, крикнул хрипло:

— Нет, дьяволы, не вырвете! По–вашему не будет! — Переводчик едва успевал переводить слова Луки.

Рыцарь грузно сел, еще раз громыхнул кулаком по столу, что–то сказал своим. Теперь к Луке повернулся монах. Мастер разглядел морщинистое лицо, ястребиный нос. Прочел холодную свирепость в маленьких, колючих глазках.

Заговорил монах тихо, но так зловеще, что Лука невольно больше прислушивался к его скрипучему голосу, чем к словам переводчика. Тот поминутно покашливал, пищал по–комариному, надоедно:

— Ты, псковитянин, заблуждаешься. Ты еще не изведал всех наших пыток. Мы раздавим тебе пальцы в тисках, мы будем пытать тебя водой и огнем, мы изломаем тебя на колесе. Средства испытанные. Мы умеем заставить человека говорить.

Лука молчал. Не спорить же с иродом. Пытка покажет! Монах начал повышать голос, но Луку криком было не пронять, вырваться отсюда он не надеялся и хотел лишь одного, чтобы враги не заметили, как дрожат у него колени, как подгибаются ноги от слабости. Мастер оглянулся. Заметил у стены грубо сколоченную скамью. Пошел к ней, пошатываясь, касаясь плечом стены. Сел.

Переводчик закричал, поперхнулся и снова принялся кричать:

— Опомнись, старик, ты посмел сесть перед магистром Ордена. [217] Встань, сейчас же встань! Худо будет!

— Хуже не будет! — твердо сказал Лука. — Пощады не жду! А ты, кочет, не петушись. Переведи им: чем о Московском Кремле меня пытать, они бы лучше про Псков спросили, а то замахнулись на Москву, а сами о Псков зубы сломают.

— Ты прав, зодчий, — сказал магистр после короткого раздумья. — Воевода ваш убит, войско новогородцев и псковичей отступило, близок час, Орден вновь пойдет на Русь. Мы слушаем, что ты расскажешь о Пскове.

— Убит Захар Давыдович? — переспросил Лука.

— Убит! Скоро мы пойдем на Псков!

— Брешешь, немец! На Псков вам скоро не пойти, ибо положили мы рыцарей без счету. А впрочем, милости просим. Я стены Пскова починил. Милости просим! Псковичи вас на стенах мечами встретят, горячей смолой обольют. Ошпаренными псами прочь побежите.

— Мы придем! — Рыцарь поднялся, повторил торжественно: — Мы придем! Не сегодня, завтра мы растопчем и Псков и Новгород. Не сейчас, так через век, через два мы превратим каждого из вас в раба. Ты хвалишься, что починил стены Пскова. Настанет день на вашей земле, вашими руками будут воздвигнуты каменные твердыни рыцарских замков, откуда мы или потомки наши будем властвовать над русскими племенами!

Магистр вдруг смолк, потому что Лука, откинувшись к стене, громко смеялся.

— Он сошел с ума от пыток, — пробормотал монах, но Лука, вдруг оборвал смех, подался вперед и бросил презрительно:

— Совсем худо для вас, рыцари, если и наибольшие из вас так слепы. Надо узнать врага, прежде чем выходить на бой, а вы… — Лука опять засмеялся. — Экую чушь сморозил — над русскими племенами вздумал властвовать! Нешто есть такие? Знай, немец, есть русский народ, не племена, но народ великий и непокоримый…

Рыцарь опять со всей силы хватил кулаком по столу.

— Замолчи, старый пес! Расхвастался! Вам на загривок монгол уселся, а ты смеешь русских непокоримыми называть! Непокоримы и непобедимы только мы, рыцари, Нибелунги, потомки Зигфрида, [218] который убил дракона и, выкупавшись в его крови, стал неуязвимым. Знаешь ли ты это?

— Знаю! — ответил Лука. — Нам, псковичам, хошь не хошь, а надо про вас все знать — на рубеже живем. Слыхали мы и про Зигфрида. Славный был богатырь…

Рыцари не ждали таких речей от пленника, закивали головами.

— Однако как дело–то было? — продолжал зодчий. — Кажись, так: когда купался Зигфрид в крови драконьей, ему на спину листок упал, и единое местечко осталось на нем уязвимым. Так, что ли? Коварством выведали враги про то место и предательски убили Зигфрида. Копьем в спину! К чему же похвальба ваша? Кровь и грязь, коварство и измена — вот чем полны ваши песни о Нибелунгах! — Лука вздохнул и печально закончил: — А Зигфрида мне жаль…

Этого враги не стерпели. Монах сделал знак кнехтам, те бросились к зодчему, рванули вывихнутые руки. Все поплыло перед глазами старика, и зодчий с воплем рухнул на пол.

…В уши назойливо лез скрипучий голос. Слов не разобрать — немецкие. Лука открыл глаза. У самого лица пестрая каменная плита с кривой трещиной с угла на угол. Зодчий поднял голову. Рыцари и монах стояли над ним.

Лука не понял, о чем они говорили.

Заметив, что мастер пришел в себя, монах что–то сказал кнехтам. Луку подхватили сильные руки, подняли и грубо, рывком поставили на ноги, но старый мастер не мог стоять, кнехтам пришлось бросить его на лавку.

— Будешь ли ты говорить? — закричал магистр.

— Буду! — Лука выпрямился. —