— Думаю, только служба в ордене мешает вам понять, что следование куртуазным обычаям — признак хорошего воспитания дамы. Что касается Джоанны, то она и в самом деле была любовницей короля Филиппа. Тогда, во Франции, мне удалось замять это дело, и ее честь осталась незапятнанной. Не позволил бы я оскорбить свою родственницу и сейчас. Но ее дерзость и грубые речи способны вконец разозлить Капетинга, и если он покинет Палестину и уведет за собой французское воинство… Право, капризы одной дамы не стоят того, чтобы поставить на грань провала весь план кампании по отвоеванию Гроба Господня!

Прямодушному и суровому в вопросах чести маршалу нелегко было согласиться с этими словами короля.

Однако с сестрой и впрямь давно следовало поговорить начистоту, ибо ему уже не единожды сообщали о ее странном поведении. Неужели она каким-то образом узнала о том, что доносили ему из Антиохии о ее супруге Обри де Ринеле? Со своей стороны Уильям сделал все, чтобы эта история, порочащая мужа его сестры, не получила огласки, но что же в действительности происходит с Джоанной?

Первым делом маршал приказал своим людям проследить за ней. То, что ему доложили, озадачивало: слуги леди Джоанны жаловались, что после болезни на Кипре хозяйка стала замкнутой и сторонится их, предпочитая обходиться без всякой помощи. Когда же камеристка Годит попыталась вызвать свою госпожу на доверительную беседу, та вспылила и едва не прогнала верную наперсницу. Слуги слугами, но то, что сестра ни разу за все это время не исповедовалась, весьма озадачивало. Ибо, по донесениям людей маршала, дама Джоанна много времени проводит за молитвой. Она посещает все храмы, заново освященные после того, как оттуда изгнаны неверные, но отдает предпочтение монастырю Святого Лазаря, жертвуя внушительные суммы на нужды братьев-лазаритов.

Это показалось маршалу вдвойне странным. Выяснив, что сестра и ныне находится там, он решил, что настало время для откровенного разговора.

Джоанну он обнаружил в одной из боковых часовен церкви Святого Лазаря. Некоторое время Уильям наблюдал за сестрой из-за колонны, не решаясь прервать ее молитвенный экстаз, и его поразила та неистовая сила, с которой она взывала к Богу. Быстрых негромких слов ее молитвы он не мог расслышать, да и не стремился — грешно вмешиваться в молитву. Но когда Джоанна уронила голову на ступень алтаря и несколько раз с силой ударилась о холодные камни, он понял, что молодая женщина на грани умоисступления, и бросился вперед, чтобы остановить ее.

— Не прикасайтесь ко мне! — яростно выкрикнула она, вырываясь, и лишь через какое-то время узнала брата. — Что тебе нужно, Уильям? Оставь меня!..

Ее лицо было искажено, волосы растрепались, губы искусаны до крови. Но де Шампер не отпускал ее до тех пор, пока сопротивление сестры не ослабело, и она беззвучно разрыдалась, повиснув у него в руках.

Уильям внезапно ощутил нежность, доходящую до боли, но голос его прозвучал сурово:

— Сейчас ты пойдешь со мной, Джоанна. Так надо! Повинуйся мне…

При выходе из-под сводов церкви на них обрушилась слепящая жара. Даже полотняные навесы над первыми этажами домов не давали прохлады, а плиты мостовой были так горячи, что обжигали ноги сквозь подошвы сапог. Однако Джоанна, следуя за братом, куталась в длинное покрывало, словно в ознобе.

Жара немного отступила, когда они оказались в квартале госпитальеров. Каменные крестовые своды, высоко вознесенные на толстых колоннах, не пропускали сюда раскаленных лучей дневного светила. Где-то журчала вода, повсюду гуляли сквозняки, а за арками, занавешенными тканью, располагались раненые и выздоравливающие крестоносцы.

Братья-госпитальеры — люди исцеления и войны. То тут, то там в полумраке под тяжелыми сводами виднелись группы рыцарей и сержантов — тех, кому за пределами этих стен и галерей предстояло не только помогать и лечить, но и проливать кровь — свою и чужую. Сновали орденские братья-монахи, все в черном, с белыми крестами на груди, разнося целебные снадобья, попадались и женщины-госпитальерки — молчаливые, прячущие лица под покрывалами, подобными монашеским. Из одной галереи доносились страдальческие стоны, в других слышалось ржание коней и лязг железа, бродили торговцы-разносчики со своими лотками.

За пределами квартала госпитальеров обоих вновь окутала жара — но ненадолго. Новые своды — и темные накидки сменились белыми плащами с алыми как кровь крестами.

Джоанна, до сих пор казавшаяся ко всему безучастной, замедлила шаг.

— Мне дальше нельзя, — глухо проговорила она, окидывая взглядом рыцарей-тамплиеров, всем своим видом выражавших неодобрение при виде проникшей в их владения женщины.

— Со мной можно, — сухо уронил маршал, не оборачиваясь, и она последовала за ним, покорная и подавленная.

Де Шампер произнес несколько слов, и суровые длиннобородые воины в белых плащах расступились. Лес колонн, несущих на себе серые каменные своды, уводил их все дальше, пока они не миновали перекинутый через ров мост к Темплу. Рыцари, охранявшие вход, также не стали задерживать маршала и его спутницу. Тем более что в орденском замке сейчас обитали не только тамплиеры: там и сям попадались воины с австрийским орлом на туниках, пробегали латники с гербом маркиза Монферратского, оживленно сновали бургундцы, но больше всего здесь было рыцарей в голубых накидках с французскими королевскими лилиями.

Джоанна снова замедлила шаг. В Темпле находится резиденция короля Франции и его свиты. Неужели брат ведет ее к Филиппу, чтобы она принесла извинения? Или… нет, она не могла думать об Уильяме скверно — его недаром прозвали «честью ордена», он не способен на низость. Но ведь и он заинтересован в том, чтобы убедить Филиппа остаться в Святой земле. Слишком высоки ставки. Да и кто она для него? Недаром Уильям при всяком удобном случае подчеркивает, что он орденский брат, а не брат какой-то там Джоанны де Ринель.

Однако она не стала задавать вопросов. Зачем? Слишком мало осталось в этой жизни вещей, которые могли бы волновать ее по-настоящему. После того, что она поняла в порту Лимассола, ее мир изменился. Прежний, приветливый и понятный, исчез, и все вокруг стало иным. Теперь Джоанне требовалось только одно — найти в себе силу и смирение, чтобы принять уготованную ей страшную участь: заживо разлагаться от проказы.

Уильям де Шампер миновал ряд внушительных переходов, а затем поднялся по винтовой лестнице, проходившей в толще стены. Они оказались в небольшом укромном помещении. Единственное окно было забрано ставнем, свет проникал только в небольшое ромбовидное отверстие.

Этого было достаточно, чтобы Джоанна могла осмотреться. Здесь стоял запах сухой пыли, ладана, дубленой кожи и металла. В стойке, находившейся у камина, виднелось несколько мечей, на стене висел щит тамплиера — белый с алым крестом, в небольшом алькове располагалось простое ложе под серым покрывалом. Широкий стол у окна был завален свитками и рукописями, центральное место на нем занимал внушительный фолиант, страницы которого перемежались множеством закладок. Должно быть, это личный покой маршала ордена, догадалась Джоанна, удивляясь, что брат решился остаться с нею наедине прямо в орденской резиденции.