К своему удивлению, тамплиер принял это известие спокойно. Что ж… С таким-то мужем, как у Джоанны…

— От меня об этом никто не узнает, — заверил он сестру. — А ты постарайся все забыть.

— Не могу. Ибо мой возлюбленный… Тот, кому я доверилась и отдалась, оказался прокаженным. Когда мы были… с ним… я этого не знала. Но позже, на Кипре, я увидела его в облачении лазарита. И теперь я с ужасом жду, когда на мне появятся знаки лепры…

Уильям молчал. Глаза его расширились. Словно чужая ледяная рука до боли сжала сердце. Он смотрел на сестру — такую красивую и такую печальную… О, ему ли не знать, как выглядят обезображенные проказой, в какой нужде и одиночестве они доживают свой век! И вот — Джоанна.

Глухо вскрикнув, он рванулся к ней и крепко прижал к себе. Как самое дорогое, то, что необходимо спасти и уберечь.

Джоанна потрясенно замерла в его объятиях. В первое мгновение она испытала нечто вроде облегчения, но потом вырвалась и отступила.

— Оставь меня! Это смертельно опасно. Как ты думаешь, почему я отказалась от своей прислуги, избегаю общества Иоанны и Беренгарии, ношу плотную одежду и не снимаю перчаток? Поэтому я отказала и Филиппу Французскому, опасаясь заразить его.

Она застыла, глядя на луч солнца, проникавший в отверстие ставня. В покое слышалось только бурное дыхание ее старшего брата. Затем оно стало ровнее, и он попросил ее, чтобы она поведала ему обо всем. Как вышло, что она избрала возлюбленным прокаженного? Почему сразу не догадалась, чем он болен? Знал ли о своей болезни он сам? И если знал, то как осмелился?

Уильям не договорил — его лицо исказилось от боли и ярости.

— Гореть ему в геенне, если он совершил это осознанно!..

Это была последняя вспышка чувств, которую он себе позволил. Теперь он задавал только вопросы, внимательно выслушивая ответы, запоминая каждую мелочь. И стараясь быть предельно тактичным, чтобы не коснуться того, что могло смутить сестру.

Итак, это был тот пригожий рыцарь, который спас ее в пути от разбойников и сопровождал в дальнейшем. Госпитальер? Да, об этом свидетельствовало его облачение, и так он назвался. Его имя — Мартин д'Анэ, родом из Намюра. Он вдовец, хорошего рода, и уже не раз сопровождал паломников в Святую землю. Ехал он один, с оруженосцем и слугой-сарацином.

Уильяму это показалось странным. Обычно орденские рыцари передвигаются небольшими отрядами, изредка парами, но в одиночку — лишь в исключительных случаях. Имя госпитальера Уильям слышал впервые, однако о нем мог кое-что знать магистр Гарнье де Неблус. Не упоминал ли Мартин д'Анэ о том, кто посвятил его в рыцари? Нет? И это не менее странно, ведь репутация рыцарей зависит от того, кто вручил ему шпоры, и обычно они с гордостью называют тех, кто возвел их в рыцарское достоинство. Но Мартин д'Анэ вообще очень мало рассказывал о себе — теперь и самой Джоанне это казалось удивительным. В ответ на многие вопросы брата она могла только развести руками, и ее лицо от этого все больше мрачнело.

Уильяма озадачило и то, что таинственный госпитальер обстоятельно расспрашивал сестру о нем самом — маршале ордена. А потом повел себя и вовсе необъяснимо: сопроводив Джоанну до самого Кипра, внезапно исчез с корабля. Она ничего не могла узнать о нем, несмотря на все расспросы. Рыцарь был приметной фигурой — красивый, светловолосый, синеглазый, статный. Кто мог подумать, что он… И тем не менее в Лимассоле о нем никто не знал. Ее слуги утверждают, что не видели, как он сходил с корабля, на котором вместе с Джоанной прибыл на Кипр, но заметили его оруженосца — тот сводил лошадь рыцаря с галеры на причал… Именно эта лошадь необычной масти впоследствии открыла Джоанне, кто таков в действительности ее прекрасный рыцарь, но случилось это позже, когда он, уже в обличье лазарита, в одеянии с зеленым крестом, покидал остров вместе с госпитальерами.

Последнее обстоятельство заставило Уильяма задуматься.

Джоанна тоже умолкла. Наконец молодая женщина снова заговорила:

— Теперь ты понимаешь, Уильям, что я не могу вернуться домой, в Англию. Это невозможно. Мне нельзя встречаться и с мужем. Поэтому помоги мне освободиться от придворной должности при королеве Беренгарии и уехать. В Святой земле, я слышала, есть лепрозории — дома, куда принимают таких, как я. А может быть, на Кипре, который ныне подвластен вам, тамплиерам. Я должна бесследно исчезнуть, и пусть хотя бы мое доброе имя останется незапятнанным!

— Погоди, — протестующее вскинул руку Уильям. — Сначала я хочу убедиться, что ты… что ты и в самом деле больна. — Он замолчал, словно эти слова разрывали его сердце. Его младшая сестра! Одна из де Шамперов — и обречена!

Собственные обиды на мир и близких показались Уильяму жалкими и мизерными по сравнению с тем, что должна была испытывать Джоанна.

— Но после близости, которая была у меня с рыцарем-лазаритом… — начала было Джоанна, но тотчас умолкла, покраснев.

Маршал не заметил ее смущения. Он преодолел боль, и теперь его голова была полна совсем иных мыслей — острых, настороженных, подозрительных. Однако в присутствии подавленной горем сестры он не стал высказывать свои сомнения.

— Я думаю, нам следует поступить так, Джоанна. Сейчас я отведу тебя к орденским лекарям. Эти люди служат Храму, и ни один из них не осмелится предать огласке то, что их маршал приказал осмотреть свою сестру по подозрению в проказе. Орден умеет хранить тайны. За это нас многие недолюбливают, но такая политика оправдывает себя. Что касается твоей службы при королеве — будет достаточно сообщить, что ты нездорова, и не вдаваться в подробности.

Джоанна не успела толком понять, что ее ждет, а Уильям уже вел ее за собой, и она безропотно подчинялась его воле. Больше того: впервые за то время, что она несла в себе непомерный груз горя, у нее появилось ощущение некоторого облегчения. Хорошо, когда кто-то понимает твою беду и пытается помочь! И хотя она по-прежнему считала себя обреченной, но сейчас впервые позволила себе не думать о том, как болезнь начнет разрушать ее прекрасное тело, которым Джоанна де Шампер так гордилась.

Лекари тамплиеров считались одними из лучших. И хотя искусство врачевания обычно приписывали госпитальерам, поле их деятельности во время войн было слишком широким, они обходились практическими навыками и опытом, не слишком углубляясь в тайны человеческого организма. Иное дело лекари-храмовники — те зачастую посвящали себя науке, а их длительное пребывание в Святой земле и общение с арабскими и еврейскими врачами открывало перед ними такие горизонты знаний, какие и не снились госпитальерам.

Оставив сестру в орденской лечебнице, Уильям прямо оттуда направился к лазаритам. Как маршал ордена, покровительствующего прокаженным рыцарям, он поддерживал с ними постоянную связь и знал, что многие из них пали в боях под Акрой. Уцелели только пятеро — и все они оказались на месте, когда Уильям вступил в их жилище, отделенное от мест постоя прочих воинов.

Маршал имел с ними продолжительную беседу, стараясь ничем не выдать, как ужасает его их облик. Эти чудовищно уродливые, опухшие, покрытые болячками, наростами и язвами лица вызывали у него содрогание, едва его мысли возвращались к недавнему признанию красавицы сестры. Обычно лазариты скрывали свое безобразие под капюшоном, личиной шлема или повязками, но перед Уильямом де Шампером они не таились. Он же смотрел на них спокойно и прямо и так же спокойно и прямо ставил вопрос за вопросом.