готовность выполнять все, что просил режиссер, и полнейшее отсутствие фанаберии могли бы послужить образцом для кое-кого из значительно менее известных, но уже чванливых участников съемки. Так, как Черкасов, мог вести себя человек, для которого главное — дело, а не собственная амбиция. Мало сказать, что Черкасов — а он уже тогда болел и сильно уставал — был самоотверженно терпелив, пытлив и трудолюбив. Он был — не побоюсь этого сказать, ибо это не принижает, а возвышает его в моих глазах, — исполнителен и послушен. И скромен естественной, не показной скромностью человека, бесконечно преданного искусству. Черкасов тяжело дышал, не только как Дронов, по роли, перед аппаратом, а как Черкасов, в перерывах, отдыхая между дублями. У него был дублер, по которому можно было ставить свет и производить подобные утомительные, но необходимые и не требующие квалификации артиста процедуры. Однако Черкасов даже в этих обстоятельствах не всегда пользовался услугами дублера. Ему самому, в который раз, хотелось проверить свое самочувствие в той или иной мизансцене, ощутить действие света, еще раз увидеть себя и партнера в предлагаемых обстоятельствах. Он без предвзятости, искренне старался проникнуть в новое решение, найти в нем естественность поведения. Он искал и находил контакты с новыми партнерами. Он стремился постичь предлагаемые возможности НОВОГО.

Увы, слишком часто мы встречаемся с тем, что новое, как раз именно в силу своей новизны, вызывает чувство протеста со стороны тех, кому это новое предлагают. Даже у людей молодых. А ведь Черкасов был уже не молод. Ох, как часто мы слышим, как в ответ на новое нам торопятся сказать слово НЕТ. У Черкасова не только на устах, а на лице было написано — ДА. Он пробовал. Старался оправдать. С почти ребячьей наивностью и верой в чудо. И чудо свершалось. Потому что к этой вере он еще прилагал умение большого мастера. Тогда, во время тех редких репетиций, на которых я присутствовал, мне некогда было задуматься над тем — почему это так? Но теперь я понимаю — им, наверное, руководило желание, свойственное истинному художнику, — обогатить, усилить себя еще одним решением. Новым углом зрения на привычное. Взглянуть свежим оком на знакомое. Он не только не упирался, а его прямо-таки радовала возможность подойти к известному с неизвестной стороны.

Мне пришлось принять непосредственное участие в репетиции и съемке финальной сцены, когда Дронов говорит свой последний монолог. Для картины был, разумеется, отобран лучший дубль, который сейчас и доступен зрителям. Но, думается, из дублей этого финала можно было бы составить небольшую, но любопытную картину под названием «ПОИСК». В этой картине, уверен, не компрометировалась бы бесповоротность последних слов перед смертью. Наоборот. Еще и еще раз зрителю открылось бы, как подбирается мастер к решению и как по-разному, но бесконечно горько и вместе с тем доблестно расстается с людьми тот, вся жизнь которого была отдана людям. Может быть, если бы фильм «Все остается людям» был решен в ином ключе, то его и следовало бы закончить таким повторяющимся, с разными оттенками, финалом.

Да, стоило посмотреть, как сосредоточенно Черкасов слушал режиссера. Черкасов, очевидно, считал себя обязанным, коль скоро он снимается в этом фильме, изо всех сил помогать его осуществлению. А свой личный авторитет, он полагал, должен быть не помехой, которую всем следует с почтением обходить, а подспорьем молодому режиссеру. Наверное, поэтому Черкасов был едва ли не самым дисциплинированным членом съемочного коллектива.

Мне рассказывали, что Черкасов приходил на грим первым. Может быть, и не всегда это было так. Рассказы о Черкасове уже носят оттенок легенды, а значит, не исключены некоторые преувеличения. Но ведь и легенды характеризуют человека.

Был случай, когда Черкасов выступал утром в Москве на пленуме, затем сел на дневной поезд, прибыл к вечеру в Ленинград и сразу же на студию. Когда его спросили, почему он не задержался в Москве, хотя бы до ночной «Стрелы», чтобы отдохнуть, он ответил, что не хотел срывать съемочного дня. Он был очень утомлен, но отлежался у себя в кабинете, вернее, в декорациях кабинета Дронова, — и принял участие в съемках.

Съемки — это частенько скандалы. Шутка ли, сколько амбиций, сложных, неуравновешенных натур сталкиваются на съемочной площадке. А сколько организационных трудностей и неполадок? Того нет, это не готово. Этот прибыл, та опоздала. И так далее, без конца. Любопытна была реакция Черкасова в это время. Нет, он не бросался утихомиривать взрывавшихся. Не оправдывал, не читал нотаций. Не давил авторитетом, дескать, что ты — вот я! и тому подобное. Он наблюдал. И шутливый ужас на лице или искреннее любопытство в глазах действовали отрезвляюще.

Вообще доброжелательная шутка частенько окрашивала его поведение. Он даже отдыхал в перерывах между съемками, как бы подшучивая над собой. Будто он, отдыхая, прилег для забавы, в то время как другие отдыхают сидя или стоя. А отдохнув, выходил, чтобы стрельнуть у кого-либо из чужих папиросу. Свои не дали бы. Знали — курить ему было строжайше запрещено.

А потом фильм вышел на экраны, и, хотя с тех пор прошло почти двадцать лет, его показывают и смотрят сегодня. Более того, и сегодня он волнует так же, как тогда, когда был снят.

И вот теперь, как мне кажется, мы подобрались к тому, чтобы ответить на вопрос, в чем же еще, кроме упомянутого вначале, особенность черкасовского таланта, которая дает ему столь счастливое долголетие?

Эта особенность, думается, состоит из букета качеств. Во-первых, темперамент. Открытый. Искренний. Во-вторых, пытливость. Интерес к партнеру — не по долгу, так сказать, актерской службы, а по совести. Черкасов с искренним нетерпением ждал реплики партнера — она была ему на самом деле нужна — для своей жизни на сцене, на экране. В-третьих, аппетит к роли, что неумолимо воспринималось и заражало зрителей.

И наконец (причем, это едва ли не главное), — страстное и, я бы даже сказал, жадное желание отдать все свое накопленное зрителю. Неукротимое желание поделиться. Именно эта альтруистическая особенность его таланта и придавала ему столь дорогое для публики обаяние.

Обаяние — как бы еще один талант. Поэтому, когда говорят про Черкасова, что он был темпераментен, шутлив, скромен, жаден к роли или предан делу, то ко всему этому еще надо добавить, что он не только был талантлив, но еще имел талант быть талантливым. Отсюда и популярность. Необыкновенная.

* * *

Много неизвестного в судьбе актера. И от многих неизвестных величин эта судьба зависит. Вот и театральные вузы есть, и Институт кинематографии, и училища при театрах, и театров много, в том числе имеется Театр киноактера, а судьба актерская