Затем он объяснил мне, что слово saved имеет греческое происхождение и прежде подразумевало цельность личности.

Тогда я задала тот же вопрос своей подруге Нэнси Макгирк. Нэнси была женой одного из руководителей компании “Тёрнер Бродкастинг”, и мы не раз уединялись с ней где-нибудь в тихом уголке во время корпоративных мероприятий, чтобы поговорить о религии. Она принадлежала к пресвитерианской церкви и каждую неделю вела занятия, помогая сотням женщин разобраться в Библии.

– Ладно, – сказала Нэнси, – я объясню тебе, что значит спасение для меня. Я как бы перешла на следующую ступень.

Что-что, а переходить на следующую ступень было моим любимым делом, против этого я не могла устоять. Впрочем, я отлично понимала, что Тед меня не поддержит. Перед христианами ему тоже следовало бы извиниться за то, что он назвал христианство религией лузеров. Я пока не была готова бороться с ним.

Мне уже стукнуло пятьдесят девять, и однажды я поучаствовала в загоне бизонов на одном из ранчо Теда в Нью-Мексико. Незабываемые впечатления – тысячи животных вытянулись впереди нескончаемой полосой, которая исчезала за видимой кромкой плоскогорья, потом вновь появлялась вдали, покрывая всю долину и поднимаясь на следующей террасе. Бизоны мчались молча, не мычали, как коровы, слышался лишь мягкий топот, и, если напрячь слух, можно было уловить глухой, ровный гул их дыхания. Я скакала на Джеронимо, своем жеребце черно-белого окраса, и время от времени какой-нибудь бизон, в генетической памяти которого явно отложились образы охотников-индейцев на маленьких пятнистых лошадках, вдруг отрывался от стада и со страшной скоростью несся прямо на меня, а старые ковбои на гнедых лошадях кричали мне со смехом, чтобы я держалась подальше.

Вечером я залезала в чей-нибудь пикап вместе еще с четырьмя или пятью ковбоями, открывала с щелчком банку пива, втискивалась между старыми покрышками, так чтобы за двадцать с чем-то миль по бездорожью до центрального поселка не слишком умотало, приваливалась спиной к тюкам с сеном и, неимоверно счастливая, глядела в небо. Вам знакомо это чувство, что вы находитесь именно там, где хотели бы быть? Я вспоминала, как изображала ковбоя в фильме “Приближается всадник”, как спросила в детстве своего брата: “Кто лучше загонит буйвола, Сью-Салли или я?” И вот я вновь вернулась туда же, где была, но это было не кино и не детские фантазии.

Я вдруг сообразила, что через год мне исполнится шестьдесят. В этот момент меня тряхануло, но не на ухабе – я со всей ясностью осознала, что третий акт вот-вот начнется. О господи! Это вам не шуточки! Как бы мне это устроить? Чтобы понять, как распорядиться своим будущим, я должна разобраться с тем, что представляла собой моя жизнь до сего момента.

В предисловии я написала, что надо знать своего врага. Это одно из моих правил – смотреть прямо на свои страхи и уметь распознавать их. Поэтому в преддверии трудного рубежа – моего шестидесятилетия – я выбрала наиболее подходящий для себя вариант и решила сделать короткий автобиографический фильм, показать разные аспекты моей жизни. У меня было всё необходимое для этого, ведь папа, фанат домашнего кино, обеспечил меня более чем богатым архивом видео и фотографий меня в детстве и младенчестве. Кроме того, у меня сохранились записи интервью, фильмы и газетные вырезки тех лет, когда я уже стала человеком публичным. Я располагала полной подборкой материалов, по которым можно было восстановить забытые фрагменты моего детства. Мне оставалось только расшифровать содержащиеся в них подсказки, идентифицировать картины и набраться смелости для того, чтобы назвать всё своими именами.

Я хотела сделать фильм в основном для себя и Ванессы, но Трою, Лулу, Натали и дочерям Теда Лоре и Дженни это тоже могло бы принести пользу. Если у меня всё получится, мое желание встретить свой третий акт подобным образом – постараться понять, что я сделала в жизни не так, – скорее всего, найдет отклик у моих друзей, особенно у подруг. Потом я решила в ознаменование начала моего третьего акта закатить грандиозную вечеринку и в качестве сюрприза показать гостям свою короткометражку.

Я попросила Ванессу, которая занималась документальным кино и редактированием, помочь мне. Ее совет, при всей его язвительности, подсказал мне одну из главных тем моего будущего фильма. “Почему бы тебе не поймать хамелеона и не пустить его по экрану?” – спросила она. Ох. Это был камешек в мой огород. Я столько раз меняла один образ на другой, что возникал естественный вопрос: кто же она, в конце концов? Есть ли “там – там”, как выразилась Дороти Паркер[88] о калифорнийском городе Окленде? Рассматривая свои фотографии разных лет и сопоставляя их со своими тогдашними мужьями, я не могу отделаться от мысли, что Ванесса права и, возможно, я просто становилась такой, какой хотели меня видеть мои мужчины, – “сексуальной кошечкой”, “общественной деятельницей, оппозиционеркой”, “элегантной леди, супругой крупного бизнесмена”. Ванесса обнажила одну из моих главных проблем: не уподобилась ли я и впрямь хамелеону, и если так, то что заставляло вроде бы сильную женщину последовательно и старательно отказываться от себя самой? Я и вправду растеряла себя саму? Я надеялась, что, изучив свое прошлое, сумею спланировать три грядущих десятилетия так, чтобы под конец жизни, насколько это возможно, мне больше не о чем было жалеть. Такое обещание я дала себе почти двадцать лет назад, наблюдая за тем, как уходил мой отец.

Всё лето 1996 года я разбиралась в своем жизненном пути, и кое-что начало вырисовываться. Но для того чтобы всплывающие картины обрели смысл, надо было сосредоточиться и вспомнить, что я чувствовала в те или иные моменты: когда сидела на коленях у мамы Сью-Салли и она выговаривала мне за дурные слова; когда Педро пытался оприходовать Панчо; когда Сьюзен спросила меня о моих ощущениях при маминой смерти; когда Сидни Поллак предложил мне высказаться о сценарии фильма “Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?”.

Я решила, что пойму, какой я тогда была и как менялась, если просмотрю свои фильмы (к тому времени их было сорок девять) и перечитаю свои старые, подклеенные в альбомы интервью. От многого меня передергивало, во многих местах я оглядывалась – как бы кто не зашел и не посмотрел на экран. Уж поверьте мне, кое-какие высказывания гораздо лучше закопать в архивах, чем оставить на бумаге или в кино, чтобы они не преследовали нас до самой смерти.

Свои изыскания я проводила довольно спорадически. Я вынуждена была находить какие-то дырки в нашем с Тедом сумасшедшем расписании. Больше всего я успела сделать весной и летом в Монтане, и это далось мне нелегко. Как только мои внебрачные занятия (которые, между прочим, помогали мне удержаться на плаву) шли в ущерб общению с Тедом, он начинал страдать и волноваться, что я его брошу. Поэтому мне нередко приходилось заниматься фальсификацией, чтобы иметь возможность написать правдивый сценарий своей жизни. Мы приезжали на речку и расходились в разные места рыбачить по отдельности, но я, вместо того чтобы ловить рыбу, пристраивалась где-нибудь под деревом и читала, писала, думала. Иногда я украдкой засовывала ноутбук в задний карман рыбацкого жилета, а потом работала, пока не сядет батарея. Затем я принималась лихорадочно ловить рыбу, чтобы было что предъявить, когда мы сойдемся снова. Иногда я прикидывалась больной и отправляла Теда на рыбалку или на охоту с нашими гостями, а сама садилась за работу.