— Где мы? — прохрипел Кельдерек. — Горлан, где мы?

— Мне-то откуда знать? — раздраженно ответил тот. — Какая-то заброшенная деревня. Здесь уже сто лет никто не живет. Да и какая, к черту, разница? — задыхаясь от отчаяния, добавил мальчик. — Мы все почитай что покойники. Не все ли равно, где подыхать?

— Для меня… для меня есть разница, — проговорил Кельдерек. — Это очень похоже на одно место, где я был однажды, очень давно… там тоже был пруд… и трепсис…

— Он ушел, — сказал Раду девочке. — Да, беги попей, голубушка. Я подойду через минутку.

— А мы скоро пойдем домой? — спросила Шера. — Ты же говорил, мы пойдем домой. Мне кушать хочется, Раду. Очень кушать хочется.

— Скоро пойдем. Не сегодня, но скоро. Не плачь. Смотри, большие мальчики не плачут. Не бойся, я о тебе позабочусь.

Шера положила обе ладошки Раду на локоть и посмотрела на него снизу вверх; ее бледное чумазое личико, обрамленное спутанными волосами, хранило серьезное выражение.

— Уже темно, — сказала она. — Папа всегда лампу зажигал. Я так думаю. Когда темнеет, он всегда зажигал лампу.

— Да, я помню лампы, — слабо улыбнулся Раду. — И я тоже голодный. Но все будет хорошо, обещаю.

— Геншед плохой, правда? Он нас обижает. Он уйдет в Сонную лощину?

Раду кивнул, приложив палец к губам.

— Скоро придут солдаты, — прошептал он. — Солдаты из Саркида. Они отведут нас домой. Но это наш с тобой секрет.

— Мне плохо, — пожаловалась Шера. — Голова болит. Пить хочу. — Она поцеловала руку Раду сухими губами и побрела к пруду.

— Я должен о ней позаботиться. — Раду провел ладонью по лбу и закрыл глаза. — Ее отец — один из наших арендаторов. Ах да, я уже говорил. Мне тоже что-то нехорошо. Не чума ли, как думаете?

— Раду, — сказал Кельдерек, — мне недолго осталось, я точно знаю. Этот пруд, этот трепсис — они посланы мне как знамение смерти. Даже если придут солдаты, мне не жить, потому что они непременно меня убьют.

— Геншед, вот кто нас убьет, — проговорил мальчик. — Или дьявол, в него вселившийся… он убьет нас.

— У тебя в голове мутится, Раду. Послушай внимательно. Я должен попросить тебя об одной вещи.

— Нет, про дьявола все так оно и есть. Я это ясно вижу именно потому, что у меня сейчас в голове мутится. Если человек из любви к адскому злу творит злые дела на земле, то перед смертью в него вселяются бесы. Так сказал мне однажды наш старый привратник в Саркиде. Тогда я не понял, что он имеет в виду, но сейчас хорошо понимаю. Геншед превратился в дьявола. Я до жути боюсь его, одного его вида боюсь… мне кажется, он может убить меня одним только страхом, коли захочет.

Кельдерек, точно слепец, нашарил руку мальчика:

— Раду, послушай меня. Перед смертью я хочу попросить у тебя прощения, и у твоего отца тоже.

— У моего отца? Но ведь вы с ним не знакомы. У вас тоже в голове мутится.

— Только ты и можешь простить меня от имени своего отца и от имени всего Саркида. Я был величайшим врагом твоего отца. Ты никогда не спрашивал моего имени. Я — Кельдерек из Ортельги, но ты знаешь меня под именем Крендрик.

— Крендрик? Король-жрец Беклы?

— Да, в недавнем прошлом я был королем Беклы. Не важно, как я здесь оказался. Это божья кара за то, что я возобновил работорговлю в Бекле и выдавал дельцам разрешительные бумаги в обмен на деньги, чтоб оплачивать войну против Сантиль-ке-Эркетлиса. Если правда то, что смерть погашает все долги и упраздняет все грехи, тогда я умоляю тебя простить меня. Я уже не тот человек, который творил все эти дела.

— А мы точно умрем? И совсем-совсем ничего нельзя поделать? — Раду по-детски испуганно уставился на Кельдерека в полумраке.

— Мне пришло время умереть, теперь я знаю наверное. Икетские солдаты убили бы меня еще в Кебине, да твой отец не позволил. Отправляя меня за Врако, он предупредил, что в следующий раз они непременно убьют меня. Так что я в любом случае погибну: либо от руки икетцев, либо от руки Геншеда.

— Если мой отец смог простить вас тогда, Крендрик, значит я могу простить вас сейчас. Да только какое это имеет значение? Бедная маленькая Шера умрет! Геншед убьет ее… я знаю, знаю! — вскричал мальчик, обливаясь слезами.

Прежде чем Кельдерек успел ответить, в темноте над ними бесшумно вырос Геншед и щелкнул пальцами. Они медленно поднялись на ноги, боязливо ежась и вздрагивая, точно животные при приближении жестокого хозяина. Геншед собрался было заговорить, но тут подошел Лаллок, и он повернулся к нему.

— Много за них все одно не выручить, Генш, — сказал толстяк. — Так что не бери в голову, наплюй. За такой товар даже я не дал бы приличных денег. Ты мало теряешь, всего ничего.

— Так или иначе, эти двое останутся при мне, — ответил Геншед.

— Да не стоит никого тащить с собой, Генш, не в таком мы положении. Доходяг этих нипочем отсюда не вывести, а если нас поймают с ними — пиши пропало. Нам и вдвоем-то будет трудно выбраться, а у нас еды ни крошки, Генш. Нужно попробовать переправиться через реку, в Дильгай, это наш последний шанс.

Геншед присел на разрушенную каменную ограду и уставился перед собой пустым взглядом. Лаллок нервно потер руки, звякнув перстнями:

— Только не сейчас, Генш, не ночью. Мы утром попробуем, на рассвете. Ступай вон в тот дом, где не вся крыша обвалилась. Разожжем костер — снаружи видать не будет. У меня вино есть — хорошее, крепкое вино. Заночуем там, а как настанет утро — переправимся через реку, лады?

Геншед тяжело поднялся на ноги и с минуту стоял в задумчивости, покалывая подушечки пальцев острием ножа. Потом наконец кивком указал на Раду:

— Этого я возьму с собой.

— Хорошо, Генш, хорошо, как скажешь. Только ведь он в обузу будет, любой из них будет в обузу. Ты бы оставил всех здесь, а? Какой нам от них толк теперь? Среди ночи они отсюда не уйдут, еле живы все, в чем душа держится.

— Этого я возьму с собой, — раздельно повторил Геншед.

К Раду медленно подошла Шера, прикрывая лицо локтем. Когда она вложила ладошку в руку своего покровителя, Геншед пристально уставился на нее — немигающими глазами, полными бесконечной, холодной злобы, как у змеи. Раду наклонился к девочке, чтобы взять на руки, но не смог и бессильно упал на одно колено. Встретив неподвижный взгляд Геншеда, он начал вставать, явно собираясь броситься в бегство, но работорговец проворно схватил его за продырявленное ухо, и мальчик сдавленно пролепетал:

— Нет! Нет! Я не…

— Ты просто глупый сопляк, Раду, верно? — Геншед медленно выкрутил ему ухо, заставляя снова повалиться на колени. — Просто глупый сопляк, верно?

— Да.

Геншед провел острием ножа по его трепещущему веку, но потом, словно потеряв интерес к начатому делу, сунул нож обратно в ножны, рывком поднял Раду на ноги и потащил к полуразрушенному дому, где Лаллок уже стоял на коленях, раздувая тлеющий огонь в своей курильнице. Малышка шатко брела за ними; ее тоненький плач стал неслышен, когда все трое вошли в дверной проем. Кельдерек в изнеможении рухнул наземь, где стоял, но позже — он не знал, сколько времени спустя, — все-таки дополз на четвереньках до ближайшей хижины и там забылся сном.