Будь Бонапарт героем Ватерлоо,

Примером стойкости считался б он;

Теперь, когда ему не повезло,

Он прозвищем упрямца заклеймен.

Но кто нам скажет — что добро? что зло?

Я, право, озадачен и смущен!

(«Дон-Жуан», 14, ХС)

В «Дон-Жуане» Байрон не упустил случая вновь поиздеваться над славой Веллингтона, победителя при Ватерлоо (8, XLVIII–XLIX).

Али не «поразил тысячи» и уж тем более не «десятки тысяч»… — «Саул поразил тысячи, а Давид — десятки тысяч» (1 Цар. 21:11; ср. 1 Цар. 18:7).

Гимнософисты — «голые мудрецы» Индии, с которыми, по преданию, беседовал Александр Македонский.

Али… пересек Рейн — взошел на Альпы — видел Лавину… но, поскольку среди этих картин оставался самим собой, не отдаваясь им Душой, то не обрел чаемого спокойствия. -

О Рейн, река обилья и цветенья,

Источник жизни для своей страны!

Ты нес бы вечно ей благословенье,

Когда б не ведал человек войны,

И, никогда никем не сметены,

Твои дары цвели, напоминая,

Что знали рай земли твоей сыны.

И я бы думал: ты посланник рая,

Когда б ты Летой был… Но ты река другая.

Хоть сотни раз кипела здесь война,

Но слава битв и жертвы их забыты.

По грудам тел, по крови шла она,

Но где они? Твоей волною смыты.

Твои долины зеленью повиты,

В тебе сияет синий небосклон,

И все же нет от прошлого защиты,

Его, как страшный, неотвязный сон,

Не смоет даже Рейн, хоть чист и светел он.

В раздумье дальше странник мой идет,

Глядит на рощи, на холмы, долины.

Уже весна свой празднует приход,

Уже от этой радостной картины

Разгладились на лбу его морщины.

Кого ж не тронет зрелище красот?

И то и дело, пусть на миг единый,

Хотя не сбросил он душевный гнет,

В глазах безрадостных улыбка вдруг мелькнет.

.

Но мимо, мимо! Вот громады Альп,

Природы грандиозные соборы;

Гигантский пик — как в небе снежный скальп;

И, как на трон, воссев на эти горы,

Блистает Вечность, устрашая взоры.

Там край лавин, их громовой исход,

Там для души бескрайные просторы,

И там земля штурмует небосвод.

А что же человек? Чего он, жалкий, ждет?

.

Замечу кстати: бегство от людей —

Не ненависть еще и не презренье.

Нет, это бегство в глубь души своей,

Чтоб не засохли корни в небреженье

Среди толпы, где в бредовом круженье —

Заразы общей жертвы с юных лет —

Свое мы поздно видим вырожденье,

Где сеем зло, чтоб злом ответил свет,

И где царит война, но победивших нет.

(«Чайлъд-Гаролъд», 3, L–LII, LXII, LXIX)

См. также дневник Байрона с описанием путешествия по Альпам в сентябре 1816 г.

Тиресий — «Среди фиванцев находился прорицатель Тиресий, сын Эвера и нимфы Харикло… Гесиод сообщает, что Тиресий некогда увидел у Килленской горы спаривающихся змей: он ударил их и превратился из мужчины в женщину. В другой раз он вновь подстерег этих же самых змей, когда они спаривались, и к нему вернулся прежний облик. Это и было причиной, что в возникшем между Зевсом и Герой споре о том, женщины или мужчины испытывают большее любовное наслаждение, они избрали судьей Тиресия. Он ответил, что если исчислять общее наслаждение в десять частей, то только одна часть выпадает на долю мужчин, а остальные девять — на долю женщин. За это Гера его ослепила, а Зевс одарил способностью прорицания. Тиресий также получил и долголетие» (Аполлодор. «Мифологическая библиотека», III, VI, 7; пер. В. Боруховича).

Любовь — довольно сложное явленье;

В ней толком разобраться не сумел

И сам Тиресий, знавший, без сомненья,

Полов обоих горестный удел.

Нас чувственность сближает на мгновенье,

Но чувство держит нас в плену. Предел

Несчастья — в их сращенъе: не годится

Сему кентавру на спину садиться.

(«Дон-Жуан», 14, LXXIII)

…рассказы о воинственных женщинах, восходящие, насколько мне известно, к Гесиоду… — Амазонки упоминаются у Гомера, Геродота, Эсхила — но не у Гесиода.

…они станут «ужасом земли». — Ср. в трагедии Шелли «Ченчи»: «Умрет без покаянья, без прощенья, / Мятежницей пред Богом и отцом; / Ее останки выбросят собакам, / И имя будет ужасом земли» (акт IV, сц. I, пер. К. Бальмонта).

Обычно считается, что… приверженцы ислама избегают крепких напитков, предпочитая трубку и Мальчиков, тогда как мы неравнодушны к бутылке и Девицам… — Это мнение Байрон высказал в письме к Генри Друри (3 мая 1810 г.), прибавив: «Турки — разумный народ».

Празднество началось на закате… -

На берегу огни со всех сторон,

Гостей обходят чаши круговые[130].

И кажется, чудесный видит сон,

Тому, кто видит это все впервые.

Еще краснеют небеса ночные,

Но игры начинать уже пора.

И паликары[131], сабли сняв кривые

И за руки берясь, вокруг костра

Заводят хоровод и пляшут до утра.

Поодаль стоя, Чайльд без раздраженья

Следил за веселящейся толпой.

Не оскорбляли вкуса их движенья,

И не было вульгарности тупой

Во всем, что видел он перед собой.

На смуглых лицах пламя грозно рдело,

Спадали космы черною волной,

Глаза пылали сумрачно и смело,

И все, что было здесь, кричало, выло, пело.

(«Чайльд-Гарольд», 2, LXXI–LXXII)

…о чем говорят они, лежа рядом на холодном полу Пещеры и держа друг друга за руки? -

И вот стезей уединенной

Пришли к пещере отдаленной…

— в ней укрываются Селим и Зулейка, герои написанной в 1813 г. поэмы «Абидосская невеста» (2, VII; пер. И. Козлова). Они полагали друг друга единокровными братом и сестрой — и не могли сознаться в любви, большей, чем родственная, — но оказались двоюродными: