этого ждала. Убрав чернильницу, она сложила холщовый навес, накинула на плечи шаль и молча взобралась на круп лошади. За всю дорогу они не обменялись ни словом: Мулат так желал эту женщину, что в ярости готов был исхлестать ее кнутом, если бы не боялся ее острого языка. Он также не сказал, что Полковник потерял рассудок и что долгие годы сражений не смогли сотворить с ним то, чего достигла Белиса, прошептав ему на ухо два заколдованных слова.

Через три дня они добрались до лагеря, и Мулат на виду у солдат незамедлительно доставил пленницу к кандидату в президенты.

– Я привез тебе эту ведьму, Полковник. Верни ей два слова, и пусть она вернет тебе мужественность, – сказал он, целясь из винтовки женщине в макушку.

Полковник и Белиса Крепускуларио издали обменялись долгим взглядом. И люди Полковника поняли, что их предводитель уже не в силах освободиться от чар двух проклятых слов: все увидели, что его хищные, желтые, как у пумы, глаза, стали кроткими, едва женщина шагнула вперед и взяла его за руку.

Развратная девчонка

В одиннадцать лет Елена Мехиас еще оставалась тощим заморышем с тусклой кожей одинокого ребенка. Зубы у нее прорезывались с опозданием, и многих пока еще не хватало. Ее волосенки были мышиного цвета, а кости скелета казались несоразмерно длинными для такого тела и словно грозили вот-вот прорвать кожу на острых коленках и локтях. Внешне ничто не выдавало ее горячих мечтаний и не намекало на страстную натуру, таившуюся в невзрачном тельце. Елена незаметно бродила среди скромной мебели и выцветших занавесок по пансиону, принадлежавшему ее матери. Девочка чем-то напоминала грустную кошку, игравшую во дворе между пыльных кустов герани и папоротника. За ужином Елена сновала из кухни в столовую, подавая постояльцам тарелки с едой. Редко кто из гостей обращал на хозяйскую дочь внимание, а если и заговаривали с ней, то разве что велели побрызгать инсектицидом тараканьи гнезда или натаскать воды в бак ванной комнаты, когда скрипучий насос отказывался качать воду на второй этаж. Мать Елены, измученная жарой и вечными домашними хлопотами, не имела ни времени, ни желания не только приласкать дочь, но и просто за ней понаблюдать, а потому совершенно не заметила, когда девочка начала меняться. В детские годы Елена была тихой и робкой, играла в какие-то загадочные игры, пряталась по углам, разговаривала сама с собой и не выпускала палец изо рта. Из дому она выходила только в школу или на рынок. Шумные уличные игры сверстников девочку не привлекали.

Перемены в поведении Елены Мехиас совпали с появлением в пансионе нового постояльца по имени Хуан Хосе Берналь по прозвищу Соловей. Он сам придумал себе это прозвище, и оно значилось на афише, которую гость прибил на стену в своей комнате. Бо́льшую часть постояльцев составляли студенты или служащие каких-то непонятных административных учреждений. Достойные дамы и господа, как говорила мать Елены, гордясь тем, что под крышей ее дома не было места всякой шушере. Нет, у нее квартировали только люди достойные, трудоустроенные, благонадежные, достаточно состоятельные, чтобы вносить плату за месяц вперед, и готовые соблюдать правила пансиона, походившие скорее на уклад духовной семинарии, чем на распорядок гостиницы. «Вдова должна заботиться о своей репутации, чтобы ее уважали! Не хочу, чтобы мой дом стал прибежищем бродяг и развратников», – часто повторяла хозяйка пансиона, и все, включая Елену, хорошо запомнили эти слова. Одной из обязанностей девочки была слежка за постояльцами. Елена должна была докладывать матери о любой подозрительной мелочи. Эта слежка выработала в девочке какую-то бестелесность: умение растворяться в полумраке комнат, беззвучно перемещаться в пространстве и неожиданно появляться из ниоткуда, словно материализуясь из другого измерения. Мать и дочь работали по дому вместе; каждая погружалась в собственную рутину, и между собой они почти не разговаривали. Они вообще говорили мало, а если и общались, то во время сиесты. Главной темой их бесед были постояльцы. Подчас Елена пыталась как-то приукрасить серую жизнь этих мужчин и женщин, что проходили по дому чередой, не оставляя по себе ни малейшей памяти. Девочка приписывала им небывалые приключения, раскрашивала их жизни историями о тайной любви или страшной трагедии. Однако мать интуитивно распознавала эти фантазии. И вдобавок чуяла, когда дочь пыталась что-то от нее утаить. Хозяйка пансиона отличалась практичностью и всегда прекрасно знала, что творится под крышей ее дома: знала, чем занимается тот или иной постоялец в тот или иной час дня либо ночи, знала, сколько сахара осталось в кладовке, кого зовут к телефону и где лежат ножницы. В юности мать была веселой и красивой. Даже грубо сшитые платья не могли скрыть изгибы все еще молодого женского тела. Но много лет мелочных забот иссушили ей душу и лишили ее жизнерадостности.

Но когда приехал Хуан Хосе Берналь и захотел снять комнату, жизнь хозяйки пансиона и ее дочери переменилась совершенно. Мать, завороженная модуляциями голоса Соловья и восхищенная его именем на афише, отступила от своих правил и поселила гостя в своем заведении – притом что он ни в коей мере не отвечал требованиям, предъявляемым в пансионе к идеальному постояльцу. Берналь сказал, что по ночам поет в таверне и поэтому днем должен отсыпаться. У него сейчас нет постоянной работы, и заплатить за месяц вперед он не может. К тому же он очень педантичен в пищевых и гигиенических привычках: он вегетарианец и привык принимать душ дважды в день. Елена с удивлением смотрела, как мать безропотно заносит имя мужчины в регистрационную книгу и провожает его в комнату, волоча за собой тяжелый чемодан постояльца, в то время как сам Берналь несет чехол с гитарой и картонный тубус с драгоценной афишей. Прижавшись к стене, девочка тихо поднялась вслед за ними на второй этаж и заметила, с каким напряженным лицом новый постоялец пялится на влажный от пота ситцевый халат, облегающий материны ягодицы. Войдя в комнату Берналя, Елена щелкнула выключателем, и на потолке со ржавым скрипом закрутились огромные лопасти вентилятора.

С того дня порядки в пансионе поменялись. Работы по дому стало больше: Берналь спал, когда остальные постояльцы уходили на службу. Он часами занимал ванную комнату, в огромных количествах поглощал свою кроличью еду, которую приходилось готовить отдельно. Он то и дело говорил по телефону и часто включал утюг, чтобы подгладить свои щегольские рубашки, причем хозяйка пансиона не требовала от него никакой доплаты. Елена возвращалась из школы в час сиесты, когда день терял