Луны. А умерла она от удивления, когда к нам прибыл с визитом папа римский и ему навстречу вышли гомосексуалы, переодетые монашками. Клариса провела детство среди коридоров, освещенных масляными лампами, и зарослей папоротников. В те времена дни тянулись медленно. Клариса так и не смогла привыкнуть к разительным переменам наших дней. Мне всегда казалось, что она застыла в атмосфере цвета сепии, как на фотопортретах прошлого века. Наверное, у нее когда-то была тонкая девичья талия, грациозная походка и профиль камеи, но, когда мы познакомились, Клариса была довольно смешной старушкой с приподнятыми плечами, напоминавшими два мягких горба. Ее благородную голову венчал жировик размером с голубиное яйцо, вокруг которого она укладывала седые кудри. Взгляд Кларисы был озорным и глубоким, умел рассмотреть любое зло, как бы глубоко оно ни таилось, и при этом не подпасть под его влияние. За долгие годы жизни эта женщина снискала славу святой, и после ее смерти на многих домашних алтарях наряду с другими самыми почитаемыми образами хранятся фотографии Кларисы. Люди, глядя на ее портрет, просят у нее помощи при всяких житейских затруднениях, несмотря на то что чудотворные способности старушки еще не признаны Ватиканом и, скорее всего, никогда признаны не будут. Сотворенные ею чудеса неоднозначны: она не исцеляет слепцов, как святая Луция, и не посылает девушкам мужей, как святой Антоний. Но люди говорят, что Клариса может помочь преодолеть похмелье, тяготы военной службы по призыву и тоску одиночества. Ее чудеса просты и невероятны, но они так же востребованы, как и великие деяния святых, удостоенных церковного признания.

Мы познакомились с Кларисой, когда я была еще девочкой-подростком и служила в доме Сеньоры – «ночной бабочки», как старушка именовала работниц этой профессии. Уже тогда было непонятно, в чем держалась душа Кларисы. Казалось, что она вот-вот оторвется от земли и вылетит в окно. У нее был руки целительницы, и люди, не имевшие возможности оплатить визит к врачу или же разочаровавшиеся в официальной медицине, вставали в очередь, чтобы женщина сняла им приступ боли или утешила в несчастье. Моя хозяйка обычно звала ее для массажа спины. Попутно Клариса вела с Сеньорой душеспасительные беседы, чтобы повлиять на ее судьбу и наставить на путь истинный. Однако хозяйка не имела ни малейшего желания следовать этому пути – иначе она бы разорилась. Минут десять-пятнадцать – в зависимости от интенсивности болей – Клариса передавала хозяйке целебное тепло своих ладоней, а потом соглашалась выпить фруктового сока в качестве платы за труды. Сидя на кухне лицом к лицу, женщины болтали о земном и о Божественном; причем хозяйка больше говорила о первом, а Клариса – о втором. Однако обе соблюдали взаимное уважение и правила хорошего тона. Потом я сменила работу и лет на двадцать потеряла Кларису из вида. Когда жизнь свела нас снова, мы подружились и навсегда сохранили добрые отношения, несмотря на разные препятствия, иногда возникавшие между нами, включая ее смерть, внесшую некоторый беспорядок в наше общение.

Даже когда старость не позволяла ей двигаться так же быстро, как в прежние годы ее миссионерской деятельности, Клариса всегда была готова помочь ближнему и часто делала это вопреки его воле. Так произошло с сутенерами на улице Республики, которым нередко приходилось с неудовольствием публично выслушивать из уст этой доброй женщины призывы встать на путь истинный. Клариса была готова отдать страждущим все, что ей принадлежало, а принадлежало ей, по сути, только то, что было на ней надето. К концу ее жизни трудно было отыскать человека беднее, чем она. Благотворительность Кларисы превратилась в дорогу с двухсторонним движением: уже неясно было, кто жертвует и кто принимает жертву.

Женщина жила в собственном старом трехэтажном доме. Несколько комнат в нем пустовало, а другие сдавались под склады хозяину рюмочной, поэтому во всем здании стоял кислый запах от дыхания пьяных. Клариса не хотела переезжать из этого дома, доставшегося ей в наследство от родителей. Дом напоминал ей о славном прошлом, и там, в самой дальней комнате, более сорока лет тому назад заживо похоронил себя ее супруг. Он был судьей в далекой провинции и достойно выполнял свои обязанности до тех пор, пока в семье не родился второй ребенок. Это событие так разочаровало судью, что он утратил желание противостоять судьбе и кротом зарылся в зловонную нору своей комнатушки. Выходил он оттуда крайне редко: как мимолетная тень, приоткрывал дверь, чтобы выставить наружу полный ночной горшок и забрать еду, которую Клариса каждый день приносила к порогу. Супруг общался с ней посредством бумажек, написанных каллиграфическим почерком, и стуком в дверь: два удара означали «да», а три удара – «нет». В его комнате раздавалось астматическое покашливание, а иногда – отборная пиратская брань, неизвестно кому адресованная.

– Бедняга! Пусть Бог поскорей призовет его к себе и позволит ему петь в хоре ангелов, – вздыхала Клариса без всякой иронии.

Но кончина супруга в ближайшем будущем не входила в планы Божественного провидения, поскольку судья пережил свою супругу и жив до сих пор, хотя ему уже, наверное, лет сто. Может, он и умер, а кашель и проклятья – лишь эхо давних звуков.

Клариса вышла замуж за этого человека, потому что он первым попросил ее руки, а родителям девушки казалось, что судья составит ей очень хорошую партию. Клариса покинула строгое богатство отчего дома и смирилась с алчностью грубого мужа, не мечтая о лучшей доле. Один-единственный раз она с ностальгией отозвалась о прошлой жизни, упомянув рояль, на котором с наслаждением играла в детстве. Так нам стало известно о ее увлечении музыкой, и много лет спустя, когда она уже была старушкой, друзья в складчину подарили ей скромное пианино. К тому времени Клариса лет шестьдесят не подходила к инструменту, однако тут же уселась на табурет и уверенно сыграла по памяти ноктюрн Шопена.

Через пару лет после свадьбы с судьей у Кларисы родилась дочь-альбинос, которая, едва встав на ножки, отправилась с матерью в церковь. Малышка пришла в такой восторг от блеска литургии, что дома стала срывать портьеры и мастерить из них себе облачение, как у епископа. Вскоре любимым занятием девочки стала игра в церковную службу с песнопениями на воображаемой латыни. Дочь Кларисы росла умственно отсталой, и с этим ничего нельзя было поделать: она бормотала непонятные слова на своем языке, пускала слюни и испытывала неконтролируемые приступы агрессии, во время которых приходилось ее связывать, как скот на ярмарке, чтоб она не грызла мебель и не бросалась на людей.