— А ты хитер, однако, конюший, ишь чего удумал сказать.

— Истинно так, Иван Васильевич! — на всякий случай отполз боярин, все еще не решаясь подняться. — Видел я сегодня ночью дворового, он в конюшню заходил. Маленький такой, в лаптях, борода едва ли не по земле стелется, а улыбка хитрая, дескать, все я про вас ведаю!

— Врешь, холоп! — неожиданно проявил интерес к небылице самодержец. — Рассказывай, что знаешь.

— Три дня назад кони ржали. Никак я не мог понять, к чему бы это. Жеребцы накормлены, напоены, стоят в чистых стойлах. А потом вой раздался и шум несусветный. Вот тогда я и догадался, что это дворовая нечисть с домашней воюет. У них всегда так, не обходится без визга.

— Далее рассказывай.

— Вышел я тогда на двор, и шум тотчас прекратился. Досадить нам хочет дворовый, вот потому белого аргамака со света сжить пытается.

— Дурень ты несусветный! — сплюнул Иван Васильевич. — Это кошки в темноте визжали.

— Никак нет, государь, — яростно запротестовал конюший, пытаясь выторговать прощение. — Он и далее будет вредить двору, если его не ублажить.

— Вот как… Что же я ему такого сделать должен? Может, золотишка червоного в навоз подбросить? — усмехнулся Иван Васильевич.

— Совсем нет, государь, надо оседлать любимую лошадь дворового и проехать на ней по двору.

— И какая же у него лошадь в любимцах ходит? — проявил интерес государь.

— Вот эта сивая! — показал Холмский на высокого жеребца с черными ногами.

— Ты уверен?

— Уверен, Иван Васильевич. А я в это время буду у крыльца стоять и помелом во все стороны размахивать и просить дворового о том, чтобы смилостивился над царскими лошадками и не обижал хозяина. Скажу, что нелюбимую лошадь дворового ты с Конюшенного двора сведешь, а вместо нее будет новая.

— За что же дворовый на меня так зол, конюший? Может, все-таки кони мои не всегда кормлены?

— Совсем нет! — перепугался Алексей Холмский. — Никогда дворовый коней белой масти не любил, вот и мучает их оттого. Надо бы Конюшенный двор вороными лошадьми пополнить, вот каких жеребцов нечистый холить будет! А если мы так сделаем, так он еще любое желание твое исполнит, государь.

— Любое, говоришь, — задумался Иван Васильевич, проявляя к затее интерес. Конюший был плут, однако государю было интересно, куда заведет того фантазия.

— Как есть любое, Иван Васильевич! — божился хитрый конюший. — Не только выполнит, а еще благосостояние твое приумножит.

— Вот это по мне! Конюхи, ведите сивого жеребца, загадывать желание стану.

Слуги подвели к государю жеребца, подсадили Ивана Васильевича на широкую спину, и он, взяв вожжи, стал сердито понукать:

— Пошел, чего застыл?! Это тебе не стойло с кобылами!

Конь сделал первый шаг. Он получился осторожным и очень важным. Огляделся горделиво жеребец, потом ступил еще раз.

А Алексей Холмский, взобравшись на самую верхнюю ступеньку дворца и вооружившись метлой, разгонял во все стороны пыль и без конца орал:

— Батюшка дворовый, пожалей нас! Смилостивись над нами, убогими! Облагодетельствуй нас, сирых! Приумножь наш достаток, сделай наш двор богатым, дай прибыток, а мы белого коня со двора уведем, а на усладу твоих глаз вороных жеребцов в стойла пригоним.

Иван Васильевич чинно разъезжал из конца в конец, потом спросил строго:

— Загадывать ли желание, Лешка?

— Ранехонько еще, государь, дворовый только ухо навострил, чтобы нас выслушать, — и продолжал ретиво, как молитву: — Татко дворовый, желание твое исполним, только и ты нас ублажи, истреби всю нечисть, что государевым коням досаждает. Помоги держать животину в сытости и чистоте. А ты, тятенька дворовый, не оступись, ублажи! Теперь загадывай, Иван Васильевич, желание.

Государь попридержал коня, отряхнул пыль с ворота, что помелом нагнал бестолковый конюший, и пожелал:

— Батюшко дворовый, хватит мне девок, намучился я с ними… Ежели бы ты мне бабу замужнюю подыскал, да красы писаной, да еще чтобы в любви была искусна, в ноги бы тебе, благодетелю, упал! Все белые масти на черные поменяю. Эх, разгулялся бы! Ну, как, услышал меня дворовый? — вопрошал серьезно государь.

— Услышал, Иван Васильевич, — отложил помело в сторону щербатый конюший. — Месяца не пройдет, как с зазнобой повстречаешься. Для верности я еще потом дворового попугаю, чтобы государских коней не обижал. А вы чего встали?! — прикрикнул Алексей на конюхов, которые, разинув рты, взирали на редкое зрелище. — Стойла от навоза вычистите да коней накормите! Сороку поймайте да прибейте ее на врата, боится ее дворовый. Будет знать, как шалить понапрасну!

— Сидор! Мелентьев! — крикнул Иван Васильевич. — Спешиться подсоби.

Мелентьев был любимый стременной Ивана. Умел Сидор услужить: коня попридержать, когда надобно; попону положит умело, а то спину подставит под сапог государя, помогая сойти с седла. А когда Иван Васильевич разъезжал по улицам Стольной, то голос Мелентьева звончее других предупреждал горожан о парадном выезде, и самодержец справедливо думал о том, что если бы дед и отец Сидора не были бы конюхами, наверняка завидный голосище призвал бы их в дьяконы.

Иван Васильевич повернулся к Мелентьеву Сидору и спросил:

— Давно ли у меня служишь, холоп?

— Восьмой год пошел, Иван Васильевич. Как батюшка мой помер, так я вместо него заступил. Сначала конюхом был, а потом ты мне честь, государь, оказал, своим стременным решил сделать.

— Часто я тебя жаловал, Сидор?

— Часто, государь. Не оставлял своей милостью. В прошлом месяце полтиной одарил, а нынешней зимой уздой пожаловал. Рваная она была малость. Я ее шелковой нитью укрепил, так она мне до сих пор служит. Ты и батюшку моего жаловал, Иван Васильевич, седло свое старое отдал, вон оно!.. Я на нем теперь сижу.

— Велика честь, — согласился Иван Васильевич. — А жеребца вот этого желаешь? — постучал он по холке белого аргамака.

— Неужно отдашь, государь?! — едва не задохнулся от радости холоп, глядя на белоснежного красавца. — Да он рублев десять стоит!

— Больше, Сидорка, я за него полшапки серебра отсыпал.

— Хороша цена!

— Вот я тебе и жалую жеребца за верную службу. Конюший толкует, что будто бы дворовый невзлюбил его. А тебе аргамак ко двору в самый раз придется, — государь бросил вожжи в руки растерянному стременному.

— Спасибо, государь-батюшка. Пожаловал так пожаловал, нечего сказать. Век твою милость не забуду, — не мог оторвать глаз Сидор от красавца-коня.

Стременной подумал о том, что черное старое седло очень подойдет к белому аргамаку и будет как раз для его широкой спины; останется купить только шелковую попону, и снаряжен он будет не хуже, чем ближние бояре.