Сидор повелел Василисе также сказаться хворой, а для пущей убедительности завесил на женской половине дома все окна и строго-настрого запретил подглядывать на улицу даже украдкой.

Сам он без дела сидеть не умел, а потому решил проверить печь, которую выложил накануне. Это мастерство Сидор познал с малолетства, помогая отцу, тот никогда не доверял мастеровым, считая, что каждый каменщик водится с чертями. Если не по нраву им приходится хозяин, то мастеровой вполне мог вытеснить из-за печи доброго домового и покликать дьяволов.

Сидор так наловчился класть печи, что скоро приглашать его стали не только с ближайших улиц, но и с дальних. А за полтину он мог выложить такую умелицу, что пироги в ней не сгорали, а каравай получался таким сдобным, что не высыхал даже через несколько дней.

Сидор настрогал щеп, раздул поддувало, а когда огонь занялся и стены стали помалу нагреваться, разделся донага и, кликнув слуг, наказал:

— Я сейчас на доску сяду, а вы меня в печь протолкнете. Жар хочу изнутри посмотреть, а без того добрых блинов не приготовить.

Сел Сидор на доску, а слуги, взявшись за ухват, задвинули хозяина в прожорливое нутро печи.

— Крышкой не забудьте, дурни, прикрыть, — выкрикнул из глубины печи Мелентьев. Голос приглушенный, словно из склепа отозвался. — Иначе весь жар улетучится.

Доска оказалась шершавой, и Сидор почувствовал с десяток мелких уколов в плечи и спину. Сыскалась Василисе работа на вечер — будет иглой выковыривать занозы.

Если иной печник мерил тепло на палец, ткнув им в раскаленные камни, другой выставлял лицо, то Сидор считал, что лучшего прибора, чем собственные ягодицы, не сыскать — они без ошибки укажут, хороша ли кладка. Потому он охотно залезал в печь, сперва основательно протопив ее. Поворачиваясь во все стороны, он умело улавливал в кладке малейшую трещинку, заделывая ее тут же комком глины. Поворачиваться в печи нужно было уметь, чтобы не обжечь о раскаленные стены бока. Даже здесь Сидор преуспел и подпрыгивал на месте с той проворностью, с какой хозяйка переворачивает на горячей сковороде блины.

Жар был велик, от каждого камня дышало таким зноем, как будто они были выложены полгода назад, успели отстояться и научились собирать тепло. Знатная получилась духовка, будет теперь где печь на праздники калачи.

— Эй, челядь! Хозяина выпусти! — проорал Сидор, однако его голос не сумел пробить каменной глуши, растворился в толстых стенах.

Жар припекал все более. Мелентьев подумал о том, что нечто подобное чувствует грешник, сидя на сковороде в аду. Вот сейчас откинется крышка, и в непроглядное нутро заглянет рожа беса.

Крышка действительно отомкнулась, но вместо «нечистого» Сидор узрел государя всея Руси Ивана Васильевича.

— Далековато ты от меня спрятался, — довольно хмыкнул самодержец.

— Государь… Иван Васильевич… дак я… — стукнулся о потолок Сидор, обжигая лоб о раскаленную кладку. — Так кабы знать, пирогов бы хозяюшка напекла, романею бы прикупили!

— Ничего, стременной, ты же знаешь, что я без своего харча со двора не выезжаю. Ну-ка, стрельцы, подсобите хозяину, пускай государя своего по чести встретит.

Отроки, дружно взявшись за ухват, выудили из печи Сидора Мелентьева. Голый и черный он предстал перед государем едва ли не в образе сатаны, вышедшего из преисподней побродить по белу свету.

Грохнулся в ноги царю Сидор и попросил милости:

— Дозволь, Иван Васильевич, порты надеть, а то голозадому как-то совестно государя и царя привечать.

— Ни к чему это, Сидор, — улыбнулся Иван, — ты и без одежды пригож.

Поперхнулся от такого ответа Сидор Мелентьев, но спорить не посмел. А государь, осматривая со всех сторон перепуганного холопа, радостно продолжал:

— Видать, ты во всем мужик справный: и печь умеешь как надо выложить, и богатство доброе между ног носишь. А я-то все думаю, почему это Василиса в моем дворце не показывается? Теперь понимаю: коли подле нее такой жеребец ночует, разве глянет она на государя московского! — Опришники гоготали над каждым сказанным словом, ожидая, что Иван Васильевич, гораздый на развлечения, и в этот раз придумает какую-нибудь забаву. — Понимаю, холоп, видать, государя своего дивным видом хочешь удивить. А так чего тебе вылазить!

И снова горницу потряс хохот дюжины луженых глоток.

— Видеть государя для меня честь великая, — нашелся Мелентьев Сидор, тщетно пытаясь преодолеть неловкость. — А в печь я потому полез, что лихорадка меня мучает, государь. Печное тепло ото всех болезней лечит, любую лихоманку способно вывести. Только два раза в духовке полежать, и простуда облачком улетучится.

— Ишь ты! Ты так и меня подговоришь в раскаленной печи хворь выводить, — серьезно отвечал Иван.

Отроки хохотали так, что потушили свечи в красном углу. Потешники догадывались, что главная шутка впереди, а потому, припася терпение, внимательно следили за самодержцем.

— Непременно попробуй, батюшка, — попытался прикрыть срам двумя ладонями Мелентьев Сидор.

Но орган отчего-то стал непокорным и в своем бунте напоминал лошадь, объевшуюся хмеля.

— Экое хозяйство завидное, — потешался государь, — и руками не прикрыть!

— Извини, батюшка-государь, — неловко пожал плечами стременной.

— Да уж ладно! Что же ты, Сидор, ко мне во дворец Василису не прислал? Я все глаза просмотрел, а ее все нет. А может, слово великого московского князя для тебя не указ? — металлической стрункой зазвучал голос самодержца.

— Хворая она очень, Иван Васильевич, — печально отвечал Сидор.

— Что же с ней такое могло приключиться? Уж не лихоманка ли? Чего же ты тогда свою супружницу в печь не забрал? — посочувствовал государь всея Руси.

Поперхнулся Сидор, но поклонялся в три погибели, подставляя под государев взор волосатые плечи.

— Не поднимается она, Иван Васильевич, едва жива! Не ведаю даже, как в ее хлипком теле душа теплится.

— Вот оно что, — пригорюнился самодержец. — Как же тебе пособить, стременной?

Сидор печально выдохнул:

— И сам не ведаю, государь, разве чужому горю возможно помочь?

Призадумался государь, а потом отвечал:

— А мы поможем тебе, Сидор, еще как поможем! Вот что, стрельцы, есть у меня от тяжкой недужности одно верное средство. Если Василиса лежит в постели и подниматься не желает, тогда вылечите ее ударами плетей и гоните сюда немедленно. Если же она занята рукоделием в светлице, тогда возьмите ее под белые рученьки и приведите к своему государю.

Через минуту опришники привели под руки Василису Мелентьеву. Она была нарядная, будто предвидела приход государя, а смущение застыло на ее щеках румянцем.

— Здравствуй, батюшка-государь, — большим поклоном ударила челом хозяюшка.