Такого Комитет по делам печати вынести не мог, и письмо к прокурору заканчивается весьма грозно. Розанов обвиняется в отрицании одной из важнейших христианских истин — учения Христа. На книгу накладывается арест, к ответственности привлекаются виновные в ее напечатании и автор.

8 января 1910 года Петербургский окружной суд постановил брошюру Розанова уничтожить. Но времена были уже не те, что в 1895 году, когда была запрещена статья Розанова о монархии. И вот Судебная палата в закрытом заседании 14 октября 1910 года пересматривает решение и допускает книгу к обращению, но с исключением из нее ряда мест.

4 марта 1911 года старший инспектор типографий и книжной торговли в Петербурге сообщил в Главное управление по делам печати, что из брошюры Розанова сделаны надлежащие вырезки. Наконец, помощник градоначальника сообщил в Главное управление по делам печати, что 28 апреля 1911 года в типографии градоначальника «в комиссии уничтожены посредством разрывания на части вырезки из книги Розанова „Русская церковь“»[674].

Василий Васильевич вступил в единоборство с Церковью и Христом. Он боролся с Богом во тьме ночи подобно библейскому Иакову, оставшемуся после этой борьбы хромым.

Наиболее определенно Розанов высказался об этом в книге «Темный лик» (1911), где центральной была статья «О Сладчайшем Иисусе и горьких плодах мира», вызвавшая наибольшие споры.

В 1910 году Розанов выпустил книгу «В темных религиозных лучах». Она была запрещена, ее тираж уничтожен, хотя в следующем году из материалов этой книги Розанов подготовил две другие: «Темный лик» и «Люди лунного света». Но один экземпляр той книги все же сохранился. В исключенном цензурой разделе «Черточка к черточке» содержится весьма ироническая характеристика русского духовенства. Розанов вспоминает: «Однажды мы, несколько писателей, были на беседе у одной важной духовной особы, где присутствовало несколько епископов и архимандритов. Когда после беседы мы вышли на свежий воздух, то Д. В. Философов, обертываясь к Д. С. Мережковскому и мне, сказал своим неуверенным голосом и тихо смеясь: „Как это странно: вот мы все пришли туда как защитники плоти и говорили смело за плоть, за радости мира, за сытую и, во всяком случае, нормальную, без самоумерщвления, жизнь“. Смех его увеличился, и он продолжал: „И думал я, сидя среди них: да какие ж мы защитники плоти, — в нас и весу-то чуть не несколько фунтов, худые, бледные, малорослые. Вы, Вас. Вас., Вы, Дмитрий Сергеевич? Взглянуть не на что. И они с нами спорили и говорили, что постыдно служить плоти: между тем не было между ними менее пяти пудов весу в человеке, и щеки красные, лоснящиеся, губы сочные“. И он смеялся. А мы все недоумевали»[675].

Протоиерей Георгий Флоровский весьма резко критиковал Розанова за его выступления против догматического христианства и русского духовенства. В своем фундаментальном труде «Пути русского богословия» он писал: «Розанов есть психологическая загадка, очень соблазнительная и страшная. Человек, загипнотизированный плотью, потерявший себя в родовых переживаниях и пожеланиях»[676]. Флоровский подтверждает, что Розанов «производил впечатление, увлекал, завлекал», но в то же время считал, что он одержим своими мыслями, «романтической прихотливостью», но не владеет ими, не желает отвечать за них.

Для Розанова Христос есть дух небытия, а христианство — религия смерти, апология сладости смерти. И вот религия рождения и жизни, проповедуемая Розановым, объявила непримиримую войну Иисусу сладчайшему, основателю религии смерти. Религия Христа лишь одно признавала прекрасным — умирание и смерть, печаль и страдание.

Горячо полемизировал с этими мыслями Розанова Н. А. Бердяев, так изложивший их суть:

«У Бога есть дитя — Христос и дитя — мир. Розанов видит непримиримую вражду этих двух детей Божьих. Для кого сладок Иисус, для того мир делается горек. В Христе мир прогорк. Те, что полюбили Иисуса, потеряли вкус к миру, все плоды его стали горькими от сладости Иисуса…

Нужно выбирать между Иисусом и миром, между двумя детьми Божьими. Нельзя соединить Иисуса с миром, нельзя разом их любить, нельзя чувствовать сладость Иисуса и сладость мира»[677].

При этом Бердяев отмечает, что розановская постановка вопроса производит очень сильное впечатление, все возражения со стороны апологетов христианства представляются «жалкими и слабыми». Однако он считает ложной исходную точку Розанова о противостоянии Христа и мира. Так спор между Розановым и Бердяевым свелся к оспариванию исходной позиции, которая для Розанова была аксиоматична.

Постоянно в «Апокалипсисе нашего времени» тема Христа и мира превратилась в открытый и безоговорочный бунт против христианства, которое Розанов винил в революции, но провал которого не означал еще гибели второго Божьего дитя — мира.

Понимание вопросов жизни, философии, религии, искусства, литературы зиждется у Розанова на центральной проблеме всего его творчества — семье и поле. Если Бог утверждает пол, оплодотворение, рождение (Ветхий Завет), то Розанов с Богом; если Христос за аскезу против пола и плотской любви (Новый Завет), то Розанов против такого Бога. Пол это и есть Бог, святое и чистое в человеческой жизни.

Автор вышедшей в Париже книги об «Опавших листьях» А. Д. Синявский пишет: «Бунт Розанова против Бога — это одновременно бунт с Богом и во имя Божие против чего-то, с его точки зрения, чуждого Богу… Розанов дошел до того, что ставил Богу вопрос, как бы ультиматум: либо я, Розанов, либо Христос — с твердой уверенностью, что Бог выберет именно его, Розанова. Это возможно, конечно, только потому, что внутренне, психологически для Розанова Бог неотделим от него и Бог никогда его не оставит, что бы он ни сделал, даже если он, Розанов, вступит на путь богоборчества»[678].

Отрицая Христа и Евангелие, Розанов любил русское духовенство, простых и добрых людей русской церкви, как его друг новгородский протоиерей Александр Устьинский, с которым он переписывался многие годы. Антицерковность уживалась у него с тягой к бытовому православию, как христианство уживалось с антихристианством.

Зинаида Гиппиус в своих воспоминаниях писала о розановском понимании Христа и мира: «Христос — Он свой, родной, близкий. И для Розанова было так, точно вот этот, живой, любимый, его чем-то ужасно и несправедливо обидел, что-то отнял у него и у всех людей, и это что-то — весь мир, его светлость и теплость. Выгнал из дома в стужу»[679].