— Да вы что, с ума сошли? Ему же еще и двадцати лет нету! — не согласился, не поверил старший охраны. И, кинувшись к лежавшему, закричал, затормошил: — Вася! Сынок! Очнись!

Парень не слышал. Так и не прочитанное последнее письмо отца осталось в кармане.

Василь Василича увез на мотоцикле старший охраны в село. По дороге молодой охранник умер, так и не придя в сознание, Напрасно старший теребил, умолял. Судьба и здесь распорядилась по-своему жестоко.

Сняв форменную фуражку, охранник долго плакал у мотоцикла. Пока с умершим доехал до Трудового, голова стала белой, как сугроб, который никогда не растает. Говорят, если седеют люди, то у них мало остается в сердце тепла, нет сил для жизни…

— Вася, прости! Такое у каждого могло случиться. Но где же видано, чтоб старые молодых хоронили? Без войны… — сокрушался охранник, уже понимая, что никто не слышит его, не отзовется и не поймет.

Старшего охраны ждали у костра до глубокой ночи. Берегли его ужин, заботливо укутанный в полотенца и рубахи. Но он не вернулся ночью. Не объявился и к завтраку. Лишь к вечеру подъехал старший охранник на мотоцикле прямо к палаткам.

Рябой, кашеваривший у костра, по виду понял — умер Василь Василич. У старшего охраны лицо черней ночи. Видно, не спал.

А тот, заглушив мотоцикл, враз в палатку головой сунулся. Не перекурив, не перекусив, без глотка воды.

Поспешивший к нему с расспросами охранник вылетел с трясущимися губами. Как шибанутый, не сказал — прохрипел:

— Сталин умер…

Рябой, прогнав муху со лба, уставился на охранника удивленно:

— А тебе он кто? Мама родная? Вот у меня на Колыме кент накрылся, на прииске. Так это фартовый был! Медвежатник! Он, зараза, отмычкой лучше, чем ложкой, вкалывал. Башли огребал лопатой с каждого дела! Его все законники знали. От Архангельска до Колымы! Все «малины» его встречали стоя! Он пахан паханов был! Из рыжухи хавал. Красиво жил, гад! У него башлей было столько, сколько во всей тайге деревьев не наберется. А и тому кранты! Кончился. Так этого было за что жалеть. Не замухрышка, не пидер, не фраер, честный вор! Его Одесса и Ростов на руках носили! Вся элита! Вот этого жаль! А ты про кого трандишь? — оглянулся Рябой, но охранника и след простыл. Никого рядом.

Вечером, когда к костру на ужин пришли сучьи дети и фартовые, старший охраны подошел к костру, сказал, словно уронил:

— Сталин умер…

У костра сразу затихли голоса. Кто-то уронил ложку.

— Господи! Упокой душу усопшего! — перекрестился Харитон истово.

— Как же жить теперь станем? — послышался голос Митрича.

— А тебе не едино вкалывать? Хочь при Сталине иль без него? Дай Бог вживе выбраться, — оборвал старика бульдозерист и принялся за ужин.

— А Василь Василич? Как он? — спросил Трофимыч, единственный из всех.

— Нет его. Умер.

— Жаль мальчонку, — тихо прошептал Костя.

В этот вечер у костра остались немногие. Политические в палатке улеглись пораньше. Фартовые о чем-то шептались. Даже охрана от своих палаток не отходила.

— Что теперь будет, чего ждать? Станет легше иль, наоборот, лиха злейшего жди? — послышалось из палатки Трофимы- чевой бригады.

— По закону амнистию надо ожидать, когда другой заступит. Без того нельзя. Без головы мужики не смогут, как «малина» без пахана — одни провалы. А коль амнистия — нам воля светит. Она в первую очередь условников касается. Глядишь, шустрей на волю выскочим, — говорил Шмель вполголоса.

— Верняк бугор ботает. Нам хрен с ним, кто накрылся иль родился, лишь бы свой понт иметь с того. Теперь, как я рогами шевелю, недолго нам париться в этой камарилье, тайге. Глядишь, через неделю выпрут нас отсюда. И пока вождя оплакивают, мы пожируем, погужуем. Нынче многим не до нас станет, — соображал Линза.

— Теперь жди перемен. Многое, чую, поменяется, — говорил Ванюшке старший охраны.

Даже новостями из дома не делились, как обычно. Словно забыли о почте. Каждый сосредоточенно о своем думал.

— Ворюг небось на волю выпустят скоро. Их, что ни год, амнистировали. Особо впервые судимых, — дрогнул голос у Митрича.

— То ворюги! Нам на поблажку надеяться нечего. На пожизненное перевоспитание сколько таких, как мы, загремели? — не поверил бывший бухгалтер.

— Да хватит вам канючить! А то услышит охрана, жди новой беды. Им указать на нас, что два пальца обоссать. И проверять ме станут. Добавят срок и снова в зону вернут. Пачкой. Такое тоже было на моей памяти, — предостерег Яков. Мужики умолкли на время, но вскоре снова послышалось;

— Неужели новый тоже вот так над людом изгаляться будет?

— Изгаляться? Да ты, Митрич, в своем уме? Мы с именем Сталина в атаки шли. Гибли и побеждали. Иль ты только живых признаешь, как фартовые? — повысил голос Илларион.

— Это ты за него умирал. С тем никто не спорит. А вот он тебя отблагодарил сроком. И не только тебя. А и нас. Всех. Не ты один в него верил. Да толку от того! — вздохнул Сашка.

— Молод ты о таком рассуждать! Я знаю, что в нашей беде не Сталин виноват. А доносчики! — вспылил Яков.

— А в зону кто тебя упрятал? Кто поверил доносам на фронтовиков? Кто сроки впаял такие? — возмутился Костя.

— Хватит орать на ночь глядя! То-то осмелели! Погодите, кто на смену заступит! Может, в тыщу раз хуже, — предупредил Генка.

— Уже терять нечего, — вякнуло от угла. И тут же у порога палатки послышался голос охранника:

— Чего галдите? Иль про отбой забыли? Будете завтра, как мухи вареные, по тайге ползать! Спать сию минуту! Не то живо протрясем на прогулку…

Когда охранник ушел, Харитон сказал тихо:

— Видите, как нахально держится. Значит, не ждать нам перемен. Охрана всегда по ветру нос держит. Не будет у нас просвета.

— Охрана — в тайге. А политики — в Москве. Охране прикажут — выполнит. Откуда она может знать, что ждет нас завтра? — не согласился Тарас.

Завтрашний день не принес ничего нового. Так же, промокнув под дождем, валили лес люди. Старый бульдозер увозил с делянки, надрывно кашляя, пачки хлыстов.

Вот только вечером у костра мужики осмелели. Не оглядывались поминутно на охрану. Говорили в полный голое.

А когда к огню подсел старший охраны, Трофимычу и вовсе осторожность изменила:

— Вот вы давно, я чувствую, работаете в этой системе, много ль политических, таких, как мы, охранять вам доводилось?

Костя даже голову в плечи вобрал от такого дерзостного вопроса, предполагая, какая брань посыплется на головы всех за подобное любопытство. Но охранник — его словно подменили! — оглядел всех тусклым взглядом, ответил, трудно выдохнув: