Хотя для меня было важно снова называться настоящим именем, Хлыст в ответ лишь поджал губы:

– Звучит правильно и достойно.

У меня вырвался глухой смешок, и я оглянулся на охранников:

– Оно достойное. Ты понимаешь?

– Да, – ответил Хлыст. – Думаю, что так и есть.

– Так, значит, увидимся завтра?

– Да, завтра, – он наклонил голову, – до скорого, Адр.

– Вы совсем с ума сошли? – без всяких предисловий или хотя бы приветствия начала Валка, ворвавшись в закрытый стеклянным куполом садик, где я тренировался перед дуэлью. – Это вам не опера, Гибсон, – или как вас там зовут. Кто вас просил защищать мое… мою…

От волнения она не смогла подобрать слова и выругалась на пантайском.

– Вашу честь, мадам? – закончил за нее Хлыст.

После визита в колизей я оказался запертым в Солнечном дворце, но Хлыста проводили ко мне по моему требованию. Оставалось утешаться тем, что Гиллиаму тоже ограничили свободу, и стараться не думать о той цепочке из домино, которую я привел в движение.

Челюсти Валки беззвучно пережевывали слова:

– Здесь вам не Старая Земля! Я не просила вас о помощи!

Раздувая ноздри, она произнесла излюбленное, как я после выяснил, свое ругательство: «Имперцы». Уголки губ Хлыста опустились в испуганной гримасе. Я покачал головой, довольный тем, что друг вернулся ко мне, пусть даже и ненадолго.

Скрыв свое раздражение – «ярость ослепляет», – я прислонил учебный меч к белому стволу березы и повернулся к Валке. По правде говоря, удивительно было, что она не пришла ругаться раньше – у нее в запасе был вечер и половина следующего дня.

С видом человека, пытающегося избежать схватки со змеей, я сказал:

– Простите меня. Я знаю, что вы не одобряете насилие.

– Дело не в насилии! – ответила Валка, отбрасывая волосы назад. – Я сама дала бы по зубам маленькому троллю, будь у меня такая возможность, но я…

Она замолчала и подняла руку, словно собираясь откусить ноготь, но сдержалась и сжала пальцы в кулак:

– Вы не отвечаете за меня, дьявол вас побери!

Я удивленно выпучил глаза:

– Конечно же нет.

У меня не было такого намерения – или было, но не совсем такое. Я вспомнил, что происходило перед тем, как я ударил Гиллиама. Он несколько раз назвал ее ведьмой. А потом шлюхой. Мои щеки стали красней, чем волосы Хлыста. Мирмидонец тихо откашлялся, и я сказал с легким поклоном:

– Прошу прощения, доктор Ондерра. Это мой друг Хлыст.

– Добрый день, миледи, – вскинул голову мирмидонец.

– Она доктор, Хлыст, – пробормотал я, опережая традиционный едкий ответ Валки.

– Это из-за нее ты ударил священника?

Я в отчаянии сжал переносицу:

– Это ничего не меняет.

Мирмидонцу, по крайней мере, хватило такта, чтобы принять смущенный вид и надолго углубиться в осмотр собственных ботинок.

Доктор скрестила руки на груди:

– Вы, имперцы… Вы шовинисты, отсталые высокомерные kaunchau rhobsa mehar di… – Она перешла на тавросианский диалект, в котором я понимал от силы одно слово из дюжины.

– Мы не шовинисты. Моя мать однажды дралась на дуэли из-за женщины, – не подумав, выпалил я. – Ну хорошо, из-за двух женщин. Хорошо, из-за двух женщин и одной лошади. Это ничего не меняет.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я вспомнил про синекожую женщину-гомункула, которую мать держала в своем гареме, и понял, что ничего хуже сказать не мог.

Валка едва взглянула на меня:

– Ваша мать – какая-нибудь знатная леди? Не так ли, лорд… лорд…

– Марло. Адриан Марло.

Я снова поклонился, а когда выпрямился, слегка выставил вперед подбородок. Лишь через мгновение до меня дошло, что это была ошибка – слишком много прежнего аристократического высокомерия, чтобы его могла стерпеть такая сторонница равноправия, как Валка. Я почувствовал себя дураком, кольцо на большом пальце казалось скорее позерством, чем подтверждением моей истинной личности. Как будто оно и не мое вовсе, а взято напрокат или украдено… и я полагаю, так и было. Хлыст стоял молча и не смотрел на кольцо на моей руке.

– Граф велел мне не называть мое имя. Я скрываюсь, понимаете, и…

Разговор с Хлыстом повторялся снова. Только на этот раз было еще хуже. Намного хуже. Потому что я говорил с Валкой.

– Уже нет, – сказала она.

Без упрека, без осуждения, просто констатируя факт. Я смотрел на нее, прекрасно сознавая бессмысленность своего взгляда. Вопреки ожиданиям Валка покраснела и отвела глаза:

– Простите.

На ее лице заиграло странное выражение, гнев утих и смешался с чем-то более… мягким. Я при всем желании не подобрал бы этому название.

Внезапно я понял, что не могу смотреть ей в глаза, и принялся теребить поношенную резиновую накладку на эфесе тренировочного меча.

– Вы правы. Это я должен извиниться. Полагаю, я мало чего добился, ударив этого негодяя…

Я замолчал и осмелился взглянуть на Валку. Она все еще рассматривала свою татуированную руку.

– …Причем ударил не из лучших побуждений.

Мне только показалось или она успокоилась на мгновение? Но нет, это мгновение прошло, и Валка снова стала доктором Ондеррой во всей своей красе.

– Благодарю вас, – сказала она наконец.

Правила приличия перебороли ее гнев, и она повернулась к мирмидонцу:

– Ваше имя – Хлыст?

Он поднял голову:

– Да, мадам. То есть мое настоящее имя Вильгельм – в честь императора, понимаете, – но Вильгельмов много. Хлыстом меня называли в публичном доме, пока я не ушел оттуда. Мне нравится это имя.

– Тогда пусть будет Хлыст. Значит, вы… друг лорда Марло? Из колизея?

В какой-то момент искренний характер Хлыста победил его плебейскую осторожность.

– Конечно, мы с Адром много всего пережили, – он почесал затылок, – мы хотели улететь с планеты. Куда-нибудь.

Обернувшись к Валке, я спросил:

– Так зачем вы пришли? Сказать, чтобы я отказался от дуэли? Я не могу это сделать.

– Почему? – с вызовом произнесла Валка. – Я думала, вы, палатины, вольны делать все, что вам угодно.

Я изо всех старался не рассмеяться ей в лицо.

– Все, что мне угодно? К сожалению, нет. Должно быть, вы прослушали ту часть, где я рассказывал о своей жизни под вымышленным именем. – Я показал на Хлыста, одетого в легкий рабочий костюм, какие мирмидонцы обычно носят в свободное время. – Думаете, я бы стал рисковать своей жизнью ради собственного удовольствия? Отец продал меня, доктор. Продал Капелле. Так что оставьте свои предположения при себе.