В своей социально-антропологической перспективе антипсихиатрия стала продуктивной для всех гуманитарных пространств, позволяя лучше понять механизмы и сущность общества, культуры, души. Ее относительно последовательная социальная теория может быть включена как в социальную философию, так и в теорию культуры, как в философскую антропологию, так и в социальную психологию, как в теорию девиации, так и в нормологию. Маргинальность антипсихиатрии, многочисленность охватываемых ею проблемных полей только способствует ее популярности, позволяя включить ее теоретические наработки в общегуманитарный дискурс.

Развивая в пространстве психиатрии теоретические достижения этнологов и антропологов, антипсихиатрия открыла для психиатрии исторический подход к проблеме нормы и патологии. Она акцентировала социальную природу психических расстройств и позволила осмыслить изменение представлений о безумии в разных обществах, культурах, эпохах. Именно антипсихиатрия сделала возможной эпистемологию психиатрии. Ее предшественница экзистенциально-феноменологическая психиатрия знала лишь общемедицинские эпистемологии (к примеру, метаблетику Я. Х. Ван Ден Берга) и содержала лишь отдельные указания на социальный смысл психического расстройства.

Появившиеся в антипсихиатрии и после нее многочисленные версии эпистемологической истории безумия, психиатрической больницы, психиатрической помощи и проч. позволяют психиатрии обратиться к своему прошлому, осмыслить свою собственную историю и таким образом уточнить свою идентификацию. По большому счету, разговор об идентификации психиатрии не только как теоретического знания, но и как практики является во многом заслугой антипсихиатрии.

Разумеется, нужно помнить, что антипсихиатрия принесла и негативные результаты. Она, как и до нее экзистенциально-феноменологическая психиатрия, показала своим развитием, что с опорой на чисто гуманитарную теорию невозможно построить терапию. Практика, основанная на социальной тории, может быть только социальной практикой, практикой леворадикального протеста, утопической, но никак не терапевтической практикой. Это ни в коем случае не означает, что антипсихиатры не вылечили ни одного больного, напротив, множество людей по всему миру вновь обрели себя благодаря антипсихиатрии, но все эти случаи были стихийны. Организованной практики у антипсихиатрии не получилось, хотя она и не ставила, вероятно, такой задачи.

Показав своим развитием сложность совмещения в пространстве заботы о психически больных естественно-научного и гуманитарного мировоззрений, антипсихиатрия привлекла внимание общественности к этой проблеме. Будучи протестным движением, она многих объединила, индуцировав рождение множества ассоциаций: радикальных психиатров, медицинских сестер и психиатрического персонала, настоящих и бывших пациентов, родственников больных и проч. Процессы гуманизации, деинституционализации, дегоспитализации поддерживались не только антипсихиатрией, и здесь, конечно, не нужно абсолютизировать ее достижения, но антипсихиатрия первоначально стала создавать пространство, в котором они были развернуты.

Важно, что антипсихиатрия оказалась крайне необходима самой психиатрии, в особенности ее практике. Выступив критической точкой ее развития и обозначив те ее противоречия, которые уже невозможно было скрыть, антипсихиатрия акцентировала в психиатрии социальный контекст. Программы социальной реабилитации, включение родственников в процесс лечения, возвращение больных к трудовой деятельности – все это стало заслугой того пространства борьбы, которое было первоначально развито антипсихиатрией.

Если посмотреть на особенности развития самой антипсихиатрии, на этапы ее практической работы, то отчетливо заметно, что вслед за волной крайнего радикализма ее родоначальников и основных представителей, вслед за крайне радикальной теорией и протестной практикой следует еще более мощная и масштабная волна несколько иных проектов. Если теория Лэйнга, Купера и соратников, их практика альтернативных коммун закончилась кризисом на исходе протестных 1960-х, то в 1970-х годах появились новые проекты, вышедшие из антипсихиатрии: «Сотерия» Мошера, «Уиндхос» Подволла, «Шатры» Берка и многие другие. Они уже были не так радикальны, они были более организованы, многие из них финансировались государственными фондами и структурами. В этой второй волне антипсихиатрии можно усмотреть своеобразное возвращение к классической психиатрии, своеобразное обновление психиатрии, пережившей антипсихиатрию.

Налицо здесь диалектический процесс с характерными для него стадиями тезиса, антитезиса и синтеза, где позитивный тезис представляет классическая психиатрия, антитезис развивает антипсихиатрия, во всем противостоя первой, а после этого отрицания наступает диалектический скачок – синтез, осмысление радикализации, отрицание отрицания. Посредством антипсихиатрии психиатрия переходит на новый виток развития, предельно радикализировав свои проблемы и снизив их напряженность, поэтому антипсихиатрия становится «иным» психиатрии.

Разумеется, антипсихиатрия не ставила своей целью развития психиатрии как медицинской науки: она не принесла ни новых исследований органических оснований психических расстройств, ни новых биологических гипотез, ни новых фармакологических разработок. Когда классическая психиатрия запуталась в противоречиях и коллизиях своей одновременно социально-дисциплинарной и медицинской природы, антипсихиатрия выбрала предметом критики и теории ее социальную составляющую. В своей критике она сокрушила теорию психиатрии, развив на ее месте новую социальную рефлексию и, что более важно, по-новому обоснованную социальную практику.

Практика антипсихиатрии была действительно не нова, но за ней стояла новая идеология социальной критики. Так старая практика получила другое обоснование и основание. Социальные стратегии психиатрии, до антипсихиатрии связанные с ее тяжелым дисциплинарным прошлым, после антипсихиатрии стали восприниматься не как практики конформизма, а как практики протеста. Они обрели возможность развития и новую жизнь уже в медицинской психиатрической парадигме.

По этим причинам для антипсихатрии просто пророческой оказалась фраза Кастеля: «…Новая проблематика, но не новая проблематизация»[702]. Антипсихиатрия стала глубокой и коренной «метаморфозой» – маскировкой, переформулировкой проблемы в других терминах, другими средствами, работой с нею с помощью других схем анализа. «…Метаморфоза, – разъясняет Кастель, – потрясает то, что было прочным, и перестраивает весь социальный пейзаж. Однако перевороты, даже фундаментальные, не представляют собой абсолютные инновации, если они вписываются в рамки той же проблематизации»[703]. Такую метаморфозу нам представила антипсихиатрия, полностью перевернув психиатрическое сознание, но тем самым актуализировав настолько же давние, как и сама антипсихиатрия, проблемы.

Антипсихиатрия-для-психиатрии, выходит, стала очередным витком обновления, на котором под новыми масками, в новых образах проигрываются старые сюжеты изоляции и маргинализации, социальной адаптации и дисциплинарного общества. Мишель Фуко в «Истории безумия», обращаясь к становлению психиатрической клиники, воскресил сюжет психиатрического освобождения Пинелем узников Бисетра и подчеркивал, что физические оковы, цепи, которые он снял с них, были заменены новой психиатрией на оковы слова, сознания, власти врача. С подобной же метаморфозой связана и антипсихиатрия.