людей, совершенно незнакомых с делом», отчего «могут быть сделаны ошибки непоправимые», предупреждал последний военный министр Временного правительства А. Верховский 3 ноября делегатов армейского комитета. Последние «ответили фразой, отражающей, как мне кажется, — писал В. Верховский, — настроение широких масс: «Нас восемь месяцев водили за нос знающие, но так ничего и не сделали. Теперь попробуем сами своими рабочими руками свое дело сделать; плохо ли, хорошо, а как-нибудь выйдет». В этом сказалась вся темнота народная, с одной стороны, неумение понять происходящее, всю объективную невозможность что-либо сделать в обстановке разрухи, оставленной нам в наследство, а с другой — весь ужас потери веры народом в кого бы то ни было, если люди решаются взяться за дело, в котором, они сами чувствуют, ничего не понимают»[2529].

«Весьма многим тогда эти захваты казались «бессмысленной анархией». Им и в голову не приходило, что эти действия вызывались у рабочих масс инстинктом самосохранения. Такие захваты происходили во многих местах Республики… и, — по словам исследователя этого вопроса А. Исаева, — до известной степени умеряли стремительность общего промышленного развала, многие фабрики и заводы, благодаря им были спасены от распада и расхищения»[2530].

Состояние промышленности того времени наглядно передавала сводка, приводимая в газете «Наш век» от 4 апреля 1918 г. в заметке под заглавием «Закрытие фабрик и заводов»: «Акц. общество Кулотинской мануфактуры сообщает обществу фабрикантов и заводчиков, что вследствие отсутствия минерального топлива и масла, необходимого при обработке джута, оно вынуждено закрыть фабрику и объявить расчет рабочим. Вследствие недостатка сырья и других материалов закрыть механический завод С. И. Растеряева»… «в Донецком бассейне совершенно прекратились работы почти в 5/6 всего числа рудников. В Таганроге прекращены работы на 9 наиболее крупных заводах и фабриках, с общим количеством 60 000 рабочих». «Во Владикавказе стоят все заводы, вплоть до железнодорожных мастерских. В Екатеринодаре закрыты все предприятия, работающие нефтью, ввиду того, что подача нефти из Грозного и из Майкопа прекращена. Закрыт и крупнейший на Северном Кавказе завод для выделки снарядов в Екатеринодаре. В Армавире закрыты все мельницы и маслобойные заводы»[2531].

Стихийная рабочая национализация и введение «рабочего контроля» привели к тому, что «первые месяцы прошли в борьбе, в столкновениях на каждой фабрике, на каждом заводе между администрацией и рабочими, — указывал в своем докладе в конце мая председатель Высшего совета народного хозяйства РСФСР А. Рыков, — Национализация производилась независимо от вопросов снабжения, от хозяйственных соображений…»[2532]. При этом большевистское правительство было вынуждено быстро «навести порядок» в отношениях собственности, распустить заводские комитеты и «разъяснить» рабочим, что заводы и фабрики принадлежит не им, а государству[2533].

Первое решение о государственной национализации Советское правительство приняло 17 ноября 1917 г. Конфискации подлежали фабрики товарищества Ликинской мануфактуры А. Смирнова (Орехово-Зуево), который закрыл свое предприятие.

В постановлении Совнаркома о конфискации Ликинской мануфактуры говорилось:

1. Материалы по обследованию дел на фабрике указывают на злую волю предпринимателя, явно стремившегося локаутировать рабочих, саботировать производство.

2. В интересах народного хозяйства, широкой массы потребителей, 4000 рабочих и их семей находит необходимым пустить указанную фабрику в ход, а посему поставлено:

3. Фабрику товарищества Ликинской мануфактуры… со всеми находящимися при ней материалами, сырьем и прочим объявить собственностью Российской республики»[2534].

Тем не менее, в этот период большевистское правительство даже не ставило вопроса о тотальной национализации, она начнется только с середины 1918 г., с началом широкомасштабной гражданской войны и иностранной интервенции, и как следствие, необходимостью тотальной мобилизации остатков разваливающейся промышленности. Первым шагом станет декрет «О национализации ряда отраслей промышленности…» от 28 июня 1918 г., но даже в нем специально оговаривалось, что до того, как ВСНХ сможет наладить управление производством, национализированные предприятия «признаются находящимися в безвозмездном арендном пользовании прежних владельцев; правления и бывшие собственники финансируют их…, а равно извлекают их них доходы на прежних основаниях»[2535].

Однако по мере углубления гражданской войны большевики были вынуждены идти все дальше по пути национализации. На причины этого Троцкий указывал в своем выступлении на XI съезде РКП(б): «В Петрограде, а потом и в Москве, куда хлынула эта волна национализации, к нам являлись делегации с уральских заводов. У меня щемило сердце: «Что мы сделаем? — Взять-то мы возьмем, а что мы сделаем?» Но из бесед с этими делегациями выяснилось, что меры военные абсолютно необходимы. Ведь директор фабрики со всем своим аппаратом, связями, конторой и перепиской — это же настоящая ячейка на том или другом уральском, или питерском, или московском заводе, — ячейка той самой контрреволюции, — ячейка хозяйственная, прочная, солидная, которая с оружием в руках ведёт против нас борьбу. Стало быть, эта мера была политически необходимой мерой самосохранения»[2536].

Но основой причиной перехода к тотальной национализации была все же обостренная, жизненная необходимость мобилизации экономики: продолжение интервенции и гражданской войны вело страну к неминуемой экономической катастрофе. В 1919 г. все домны страны потухли, замер транспорт, 58 % паровозного парка вышло из строя, на треть сократилась валовая продукция сельского хозяйства. Остро ощущался недостаток товаров первой необходимости: мыла, спичек, мануфактуры и т. п. Производство нефти к 1920 г. по сравнению даже с 1918 г. сократилось в 2,4, угля в 4,3 раза. По сравнению с 1913 г. промышленное производство сократилось в 7 раз, причем продукция крупной промышленности в 1920 г. составляла 12,8 % довоенной, а мелкой–44 %[2537].

Наглядно всю глубину экономического разрухи передавала стоимость товарного обращения, которая в 1-ой половине 1921 г., составила всего 1,5 % от уровня 1-ой половины 1914 г. (Гр. 12).

В условиях стремительно углубляющегося развала — краха экономики, национализация выступала крайней формой мобилизации промышленности. Она служила, подчеркивал председатель ВСНХ А. Рыков в декабре 1918 г., «организации отдельных отраслей производства, улучшения снабжения предприятий сырьем и топливом, поднятия производительности труда и нормализации самого производства»[2538].

Гр. 12. Стоимость товарного обращения, в % к первой половине 1914 г.[2539]

Критические условия, в которых оказалась страна, диктовали проведение мобилизационной политики в самых жестких и крайних формах: «она предусматривала ускорение национализации не только крупных и средних, но и почти всех мелких предприятий в промышленности и торговле; установление жесткой централизации и натурализации хозяйства; свертывание товарно-денежных отношений и соответствующих им финансово-кредитных институтов; государственное распределение сырья и продовольствия; распространение натуральной в основном и уравнительной, по сути своей, оплаты труда рабочих и служащих»[2540].

Деньги народу

Слабость России при сопоставлении ее с нашими реально возможными противниками, с