Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Должно, Сидор Макарович взлетит в скорости на небеса, в рай Господний.
– Не думаю! Тайну этого контрразведчика-капитана не так-то просто разгадать. Он мог убрать Пискунова здесь. Но не сделал этого. Значит, он ему еще нужен. Подождем. Я вам отсчитаю пятьсот рублей, поскольку он вернул вам долг.
Ной отказался и предложил еще от себя.
– Пять тысяч николаевскими, да еще сколько-то иностранными.
– Откуда у вас такие крупные деньги? – насторожился Машевский.
– Не сказал вам: конь-то упокойного пророка при себе имел большущие деньги. С наследством поймал жеребца. Или вернее – с кладом.
По чисто казачьему соображению Ной утаил истинную сумму обнаруженных денег.
– За поддержку – большое спасибо. Нам крайне нужны деньги в данный момент, особенно иностранные. Вы не узнали товарища, с которым я встретил вас? Это Артем Таволожин. Вчера приплыл из Минусинска на лодке, простыл на Енисее, вот мы и пошли в баню.
Когда Ной вернулся в дом миллионщицы Юсковой, Дуни и след простыл. Отыскался ее сокомпанеец, Гавриил Иннокентьевич Ухоздвигов, как сообщила Аглая, и они ушли в гостиницу «Метрополь». Скатертью дорожка!
На другой день Ной переехал со всем своим добром на квартиру в дом Ковригиных.
Страх и смерть топтали улицы города чужеземными ботинками, позвякивали казачьими шпорами и шашками, хрустели офицерскими сапогами, горланили медными глотками.
Губернская тюрьма ежедневно пополнялась новыми узниками, глухо и тяжко стонала сквозь стальные решетки:
«Друг мой, товарищ, где ты? Жив ли, или расстреляли тебя в подвалах контрразведки?»
С вечера до утра по улицам города ездили конные казаки особого эскадрона хорунжего Лебедя и носились на мотоциклах чешские патрули. Жители онемевших домов с тревогою прислушивались к цоканью копыт, лютому урчанию мотоциклов и окрикам на чужом языке.
Каждую ночь слышалась стрельба то на одной, то на другой улицах.
В пригородных слободках и в самом городе люто свирепствовали воры и грабители.
Моросил дождь.
Небо лежало на горбатой спине города – лохматое и мрачное.
Подхорунжий Коростылев шел серединою улицы, настороженно приглядываясь к черным заплотам и бревенчатым домам, боялся темноты, неожиданности, безмолвия улицы, и на всякий случай кобуру нагана держал открытой.
Свернув в переулок в сторону Воскресенской, Коростылев увидел человека у заплота, в руке у него было что-то белое. И на заплоте появилось белое пятно. Прокламация – красный!
Выхватив наган, Коростылев крикнул:
– Стой!
Неизвестный кинулся бежать. Коростылев за ним, стреляя из нагана. Преследуемый упал на тротуар. Коростылев подбежал к нему, еще раз хотел выстрелить в спину красного – он был уверен, что попался красный, большевик, конечно, но не стал стрелять: и так никуда не уйдет! Надо его доставить в контрразведку вместе с прокламациями, чтоб назвал других подпольщиков. Рассыпанные по тротуару листовки собрал и сунул себе в карман шинели.
«Сдох он, что ли?» И чтобы удостовериться, Коростылев пнул его сапогом в бок, опустил наган в кобуру, еще раз пнул и, наклонившись, повернул на спину. В тот же момент неизвестный ухватился за его ремни, рванул на себя, и они сцепились не на живот, а на смерть. Катались по обочине тротуара в канаве, подвешивая друг другу кулаками и пинками. Кто-то бежал улицей, шлепая по грязи. Окрик на чужом языке. Чехи! Неизвестный ударил Коростылева промежду глаз – искры посыпались. Подхватился – и бежать. Чьи-то дюжие лапы схватили подхорунжего, подняли, заламывая руки.
– Я подхорунжий! Слышите!.. Большевика схватил! Догнать его надо!.. Прокламации расклеивал!..
– Мольчайт! – заорал один из чехов, а второй содрал с подхорунжего шашку и ремень с наганом. – Ми будем твой мордом бить! Этот твой прокламаций!.. Ми видаль!..
– Я подхорунжий! Казачий подхорунжий! Понимаете? Вы большевика упустили! Прокламации расклеивал, сволочь!
Чехи приняли «сволочь» на свой счет и давай насовывать подхорунжему прикладами в спину и в бока, выкрикивая что-то по-чешски, а потом погнали к вокзалу в свой эшелон. Ножевой штык уперся Коростылеву в спину.
Взбешенный подхорунжий готов был лопнуть от возмущения. «Будьте вы прокляты, дуболомы! Я еще с вами поговорю. Вы за это ответите перед нашим командованием». Злоба накатывалась на тугой кулак, да вот руки приказано держать за спиною!..
В чешском эшелоне на запасных путях слышалась граммофонная музыка, топот и песни. У штабного салон-вагона часовые выслушали патрульных стрелков, потом вызвали офицера, и тот приказал им ввести арестованного в вагон.
В салоне командира 1-й маршевой роты 8-го Силезского стрелкового полка пировали чешские офицеры с командиром роты подпоручиком Богумилом Борецким. За одним столом с подпоручиком сидел в кителе с крестами и медалями хорунжий Ной Лебедь, знакомый подхорунжему по встрече в улице, да и позднее виделся с ним в штабе казачьего полка.
Один из патрульных доложил подпоручику Борецкому, что задержан неизвестный, который-де расклеивал прокламации у вокзала. Они за ним гнались, схватили, но он оказал сопротивление, выдавая себя за казачьего подхорунжего. Чехов ругал всячески, называл сволочами. И ни слова о бежавшем, как будто патрульные стрелки не видели, как тот успел скрыться в чьей-то ограде.
– Я подхорунжий! – напомнил Коростылев. – У меня документы! Я поймал большевика с прокламациями, дрался с ним, но ваши патрульные солдаты схватили меня, а большевика упустили. Это возмутительно!
Изрядно помятый, весь в грязи, без ремней и оружия и без фуражки, подхорунжий выглядел жалким.
– Ошинь интересно! – вышел из-за стола подпоручик Богумил Борецкий. – Обыйскать.
С Коростылева содрали грязную шинель – из карманов шинели вытащили портсигар и десятка полтора скомканных прокламаций. Все это положили на свободный стул. Под шинелью – китель, документы в кармане.
Подпоручик проверил документы. Действительно, перед ним подхорунжий.
– Ошинь интересно!
Небрежно выслушал сбивчивый рассказ Коростылева и еще раз спросил стрелков: видели ли они большевика, который расклеивал прокламации? Оказывается, они никого не видели, кроме задержанного. Они гнались за ним от вокзала.
– Что они говорят? Переведите мне!
– Та-ак!
Подпоручик взял одну из прокламаций, передал Ною:
– Прошу, читай, хорунжий! Это ошинь интересный! Наш патрульный стрелок не видель никакой польшевик. Он сам – польшевик!.. Ми буйдем слушайт!
Хорунжий подошел к электрической лампочке, расправил на ладони листок, начал читать нарочито медленно, густо:
«Товарищи!