— Изменение режима проливов зависит не от Порты и не от султана, а от лондонских масонов. Их парламент никогда не даст нам жить в добре и мире, — сказал Савфет-паша, когда они вдвоём, он и Игнатьев, пили чай. — Всё время ссорят нас, помимо нашей воли. Все эти сэры, пэры и милорды. — При этих словах он стал совсем серьёзен, что ещё больше осложнило разговор.

Ведя переговоры, Николай Павлович искал свободы действий и не находил её. Инструкции Горчакова, носившегося с «Тройственным союзом», как дурень с писаной торбой, вязали его по рукам и ногам.

— «Тройственный союз» это удавка на шее России, — сказал Игнатьев великому князю, посвящая его в тонкости международных интриг. И тут надо сказать, что в отличие от Австро-Венгрии, дипломатия Франции не подчинилась более сильному противнику: канцлеру новой Германии Отто фон Бисмарку. Не подчинилась, хотя прекрасно сознавала, что таким, как он, грубиянам и пьяницам, предпочтительнее дать почувствовать себя покорителем дамских сердец, поскольку это всегда способствует, если не исправлению подлой натуры, то, по крайней мере, притупляет его похоть. Но долго ли продержишься в неравной схватке с обольстителем, зажавши юбку в дрожащих коленях? Полчаса — не больше.

Николай Павлович сел в кресло, расстегнул сюртук, вытянул ноги. Чувствительно щемило сердце. Англия и Австро-Венгрия дали России понять, что у неё давно нет обожателей, способных на признание в любви.

С самого начала русско-турецкой войны Австрия тайно мечтала о поражении России, дабы потом, объединившись с Францией и Англией, оттяпать у обессилевшей России Крымский полуостров, Бессарабию и Малороссию, желательно с Киевом и его знаменитым Крещатиком.

Военные успехи русских, коварство англичан и умение немцев постоять за себя, всё это осложняло жизнь Австро-Венгрии и выводило императора Франца-Иосифа I из того душевного равновесия, без которого немыслимо самодержавное правление. Ко всему прочему он не был счастлив в браке и виделся с женою столь же часто, как и с китайским богдыханом. Всё это привело к тому, что дипломатия Вены, ещё вчера жеманничавшая с Петербургом и, подобно кафешантанной певичке, страстно лепетавшей: «Люби меня, я вся — желанье», сегодня нагло заявляла, что у неё теперь есть новый ухажёр — красавец, щёголь, настоящий денди — Лондон! способный низводить былых её кумиров с пьедестала. Дескать, если мужчина храбрец, да к тому же ещё и красавец, ему ничего не остаётся, как быть кумиром женщин, для которых божеством всегда была любовь!

Начав переговоры с Савфет-пашою, Николай Павлович потребовал передачи будущей Болгарии не только всех крепостей, но и уничтожения их. Александр II не ожидал такого результата, и канцлер шестого февраля телеграфировал Игнатьеву: «Император очень доволен тем, что Шумла и Варна будут срыты. Настаивайте на уступке Батума». Николай Павлович невольно усмехнулся. Он не нуждался в подобной подсказке, так как уже в первый свой разговор предупредил Савфета, что без уступки Батума мира не будет.

В этот же день, шестого февраля, а это было воскресенье, вернулся штабс-ротмистр Лесковский. Грамота уполномоченного и многие вещи Николая Павловича, даже безделицы, нашлись. Погребец оказался разбитым, но чашки-плошки уцелели. Затерялись несколько золотых монет, седло и сбруя с запасными подковами, и навсегда утонула в снегах, обидно сгинула в овраге бриллиантовая звезда св. Александра Невского.

— В последний день всю ночь сыпал мелкий снежок, а под утро поднялась метель, — сказал Лесковский. Его голос был пронизан токами душевной теплоты, которые столь часто сочетаются с настроем человека на добро и желанием прийти на помощь.

А в Лондоне шли переговоры о покупке части турецкого флота, преимущественно броненосцев, построенных в Англии, лишь бы они не достались России.

Узнав о происках английского правительства, Игнатьев заговорил с Савфет-пашой о военном вознаграждении, которое надо будет вчинить османскому правительству. Он сразу дал понять, что в счёт уплаты могут войти и территориальные уступки той же самой Бессарабии.

— Во всяком случае, — сказал Николай Павлович, — Порте придётся уступить в счёт контрибуции шесть лучших броненосцев. Мы не допустим, чтобы Англия вооружилась за наш счёт.

Савфет-паша пришёл в ужас от его ультимативного тона и замахал руками.

— Я не могу решить этот вопрос без дополнительных инструкций.

Порта не соглашалась и на то, чтобы очистить Батум.

— Что нас ждёт? — спрашивал великий князь Игнатьева, как будто он был записным провидцем. — Новая война?

— По крайней мере, нескончаемые споры о границах Болгарского княжества, торговля о концессии и контрибуции. Турки оспаривают даже те пункты, на которые соглашались при перемирии. Когда я указал на это Савфету-паше, тот вполне откровенно ответил: «Тогда было другое положение, тогда мы подписали бы всё, что вам угодно. Ну, а теперь ещё поговорим: обстоятельства уже не те». При этом он не прятал от меня своей ухмылки. — Николай Павлович выходил из себя. — Теперь вы видите, ваше высочество, кому вы поверили на слово! Да турки ничего не понимают, кроме силы! Пока не дашь им по башке, они даже не глянут в вашу сторону. Вы для них вздор, пустое место. Да! А на будущее помните: кто не разобьёт врага наголову, тот потеряет свою.

Игнатьев понимал, что на ход переговоров и неуступчивость Савфета-паши влияло не турецкое правительство, а броненосный флот её величества с одной стороны, а с другой — близость созыва европейской конференции.

Между Александром II, Абдул-Хамидом и королевой Викторией возобновился обмен телеграммами.

Узнав о том, что султан попал под влияние верховного везира Ахмет-Вефика, который опирался на поддержку Англии и был вдохновляем британским послом, Николай Павлович срочно отправил Михаила Константиновича Ону в Константинополь.

— Поговорите с Сервер-пашой, может быть, он прояснит ситуацию. Всё же он министр иностранных дел.

Сервер-паша не принял Ону, подал в отставку из-за разногласий с английским послом.

Добившись смены Сервер-паши, Лайярд упрочил своё положение и с удвоенной энергией повёл атаку на русско-турецкие переговоры, стараясь затянуть и, по возможности, сорвать их, но Игнатьев успел к тому времени сообщить канцлеру, что Савфет-паша подписал редакцию всего того, что касалось Болгарского княжества. Итак, седьмого февраля, в понедельник, первый и главный вопрос был решён. Болгары получали автономию. Подписал Савфет-паша и уступку Карса, Баязета и Батума, равно, как и условия, определяющие границы Черногории, чтобы на следующий день отказаться от всего этого.

— Объясните причину, — потребовал Николай Павлович, чувствуя, что оказывается в дурацком положении после отправленной им телеграммы Горчакову.

— Пожалуйста, — развязно ответил Савфет, верный заветам восточной дипломатии: согласиться и тут же отвергнуть, — вчера я был утомлён шестичасовым заседанием до потери сознания, а сегодня очувствовался и передумал. — Он снова не скрывал своей ухмылки. Точно также он мог подписать мир, а затем от него отказаться. Что делать? Возобновлять войну? Но тогда вмешаются и Англия, и Австрия, тем более, что броненосный флот её величества ждёт, не дождётся командного возгласа: — К бою!