– А, да что я буду с вами разговаривать! – И «инспектор» подошел к лабораторному электрощиту, повернул пакетные выключатели (индикаторные лампочки приборов погасли), стал под щитом в непреклонной позе. – Не будете работать, пока не переделаете!..

Я слушаю, и мне становится не по себе. С одной стороны, чувства Славика можно понять: прибыл спасать человека – и нарвался на такое. А с другой… вот ведь как подвела его простоватость, та простота, которая действительно хуже воровства. «Имею право» – и попер. В самый разгар подготовки эксперимента. Надо же хоть немного читать в душах! В такой ситуации не то что академик, привыкший чувствовать себя в своем институте царем и богом, – рядовой экспериментатор и то может броситься с кулаками.

– Подите во-он! – орал, подступая к «инспектору», Емельян Иванович, у которого побагровела даже лысина. – По какому праву?! Вы хулиган, бандит! Сейчас же вызвать сюда охрану, милицию… а… а!

И он вдруг дернулся, опрокинулся на спину.

– Глубокий инсульт с поражением жизненно важных центров мозга, – закончил рассказ Багрий. – Он ведь гипертоник был, Емельян-то Иванович, да еще с импульсивным, холерическим темпераментом. Вот и хватил кондрашка. От такой напасти его кто и мог спасти, то только он сам. Смерть наступила через полчаса. Ну а далее… прибежала охрана, прибыла милиция. Никаких документов у Святослава Ивановича, подтверждающих, что он инспектор, естественно, не оказалось, ничего объяснить он не мог. Вот и…

– Но взрыва-то не было?

Артур Викторович смотрит на меня с иронией, отвечает фразами из анекдота:

– «Но больной перед смертью пропотел?» – «О да!» – «Вот видите». Какое имеет значение, что не взорвался баллон, если академик помер!

– Самое прямое: вы же дали Рындичевичу невыполнимое задание. Смерть наступила через полчаса, то есть примерно в то же время, в какое Мискин погиб от взрыва?

– Да.

– Так то, что моменты смерти от разных причин совпали в обоих вариантах, и говорит, что эти разные причины – внешний вздор, а глубинная одна – в характере и стиле работы покойного Мискина. И правильно вы хотели обойти ее на самых малых вариациях: чтобы взрыв баллона, не убив Мискина, хотя бы вразумил его. А то задали: никаких взрывов в лаборатории. Чтоб было тихо. Не могло быть тихо – уберегли голову Емельяна Ивановича от внешнего взрыва, так ее разнес взрыв изнутри!

Багрий смотрит на меня с одобрением:

– Да, и именно «разнес», ведь вскрывали череп-то… Растете, Саша, хорошо мотивируете. До этого заброса вы так еще не вникали. Все правильно, я в таком духе и объяснил Воротилину: его-де приказ, его и вина, пусть вызволяет Святослава Ивановича из каталажки. Но тому… тому тоже пусть это послужит хорошим уроком! Так нельзя! – Шеф снова светло смотрит на меня. – А по-настоящему-то, Саша, выручили своего друга Рындю вы – вашим сверхзабросом и его результатами. Без этого Глеб А. и пальцем бы более не шевельнул. Нет, молодец, герой, требуйте теперь что угодно.

О, момент упускать нельзя. Я настолько вырос в глазах Артурыча, что он со мной даже на «вы».

– Отпуск на неделю с завтрашнего дня.

– На неделю?! – Тот соскакивает со стола. – И это сейчас, когда ты остался один! Ты в своем уме?.. Два дня – и не с завтрашнего, а после возвращения Рындичевича.

– Четыре, Артурыч. Надо!

– Трое суток, и ни часа больше.

Вот пожалуйста, проси у него!.. Тогда было три дня – и теперь. Смотаюсь в Горки. Сейчас май, в сельхозакадемии экзаменационная сессия – Клава должна быть там. Помнит ли она голубоглазого блондина, с которым разминулась прошлым летом у Прони? Увидит – вспомнит. Не может такого быть, чтобы у нас с ней ничего не было – не в прошлом, так в будущем.

Тело № 176, тело мужчины массивного сложения, выкатили из ряда лежащих в анабиотическом оцепенении (ниц на самокатных столиках с отверстиями для рта и ноздрей) в подвале-холодильнике Обменного фонда. Столик проследовал через ВЧ-туннель, где электромагнитные волны незримо промассировали и нагрели до нормальной температуры каждую жилку и клетку тела; когда же мышцы, оживая, начали медленно, но мощно сокращаться, то служители на выходе ловко закрепили руки, ноги, поясницу и шею кожаными захватами. Затем столик был вкачен в лифт и вознесся из подземелья на самый верхний ярус Кимерсвильского Ψ-вокзала – туда, где производилась трансляция, а также прием и оформление пассажиров двух высших классов, шестого и седьмого.

Служитель приемного отсека седьмого класса – немолодой, в светлом комбинезоне, преисполненный сознания своего веса ничуть не меньше, чем швейцар дорогого отеля, – принялся за дело не спеша: в седьмом классе пассажиры редки.

Он установил столик вдоль стены под рефлекторами, затем наложил на тело две нашлепки из воскообразного, сплошь пронизанного разноцветными проводами материала; каждый провод оканчивался у тела едва заметным игольчатым выступом – электродом. Это были контактные устройства, в просторечии контактки; одна, с крестовыми ответвлениями, легла на спину вдоль позвоночника; другую, похожую на мягкий шлем с ячеистыми просветами, служитель нахлобучил на голову мужчины.

Подровнял, обжал, в ячейки выпустил пряди волос; затем воткнул ощетиненные серебристыми контактами колодки на другом конце жгута проводов в щелевые разъемы в стене. Возле засветились созвездия зеленых искорок, повторяя рисунок контактов в нашлепках: знаки, что каждый электрод надежно касается соответствующего нервного окончания в коже спины и головы.

Тем временем из плоского зева пневмопочты на полку под ним упали соединенные в вереницу лентой четыре Ψ-кассеты: белого цвета – Интеллект, розовая – Характер, голубая – Память и зеленая – Здоровье.

Служитель, взглянув на них, уважительно поцокал языком: светоиндикаторы во всех кассетах полыхали ярко-голубым сиянием, признаком чистоты и большой силы Ψ-зарядов. Сейчас эти коробочки, чуть больше кассет портативного магнитофона, и заключали в себе личность прибывшего из космических далей пассажира: общие для всех разумных существ Вселенной сути их натур. Их надлежало ввести в земное тело.