Ильин предупредил меня: я должен следить за тем, что у нее в машинке. Я сказал ему сразу: этого делать я никогда не буду. Узнала ли Софья Михайловна про наш разговор, или так поняла, но отношения у нас с ней установились самые доверительные. Позднее одна из секретарш, вышедшая замуж за польского писателя (для многих девочек, приходивших сюда работать, да и старившихся, это было и мечтой, и надеждой: выйти замуж за писателя, – ей удалось), рассказывала мне в Варшаве, как Ильин вербовал ее в органы, не ее одну вербовал. Вменялось ли это ему в обязанность, или повелевал инстинкт размножения этаким внеполовым путем, но при всех обстоятельствах возглавлять тех, кто дал подписку, наверное, привычней и удобней»{709}.

Подписку (то есть согласие «сотрудничать») давали порой такие люди, от которых этого и ожидать не приходилось. И не только среди писателей. Дочь Александра Галича Алёна рассказывает: «Когда в 1991 году стали раскрывать некоторые кагэбэшные секреты, я обратилась в КГБ, и мне показали доносы на папу. Где выступал, с кем, что говорил. Они были подписаны кличками – Гвоздь, Хромоножка, Фотограф. Папу называли Гитарист. Доносы писали люди искусства. Насчет Гвоздя и Хромоножки я сразу догадалась. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы “расшифровать” известного актера (его уже нет в живых). Кстати, комитетчики подтвердили, что я не ошиблась…»{710} Действительно, зачем еще какая-то «расшифровка»: фамилия актера приходит на ум сама собой. И в писательском клубе он бывал не раз. А уж в ресторане языки легко развязывались сами собой…

Как мы уже поняли, ресторан ЦДЛ воспринимался многими писателями как свой гостеприимный клуб без свойственной творческим союзам казенщины. Здесь всегда можно было встретить приятеля, что-то отмечающего за столиком, подсесть, выпить, закусить, почитать стихи, потом опять выпить, снова почитать, затем выпить, закусить, выпить, выпить, выпить. В общем, погрузиться в богемную атмосферу на несколько часов, в зависимости от скорости наступления необходимой для каждого кондиции. А потому и застолья могли окончиться по-разному – и дракой, и слезным братанием.

Об одном из таких случаев, пришедшихся на очередную встречу Нового года, рассказал Иосиф Прут: «Неподалеку от нас сидела семья Вайнеров во главе с папой Ефимом Григорьевичем. А за соседним столиком пировали азербайджанцы… Одному из пирующих явно приглянулась невестка. Этот человек встал, качаясь, подошел к женщине и… запустил руку ей за пазуху! Братья Вайнеры немедленно прореагировали, вскочив, но их отец сказал: “Ша!” Затем подошел к окну, которое находилось позади столика с азербайджанцами, и распахнул его. После этого кивнул сыновьям. “Мальчики” схватили наглеца один – за руки, другой – за ноги, раскачали и вышвырнули во двор (благо ресторан находится на первом этаже). “Не хочу платить за разбитое стекло”, – пояснил папа Вайнер окружающим, и ужин продолжался.

Несколько дней спустя на заседании Правления писательского клуба вынесли постановление: “Лишить братьев Вайнеров права посещать ЦДЛ за хулиганство”. Я взял слово и сказал, что, если бы кто-то поступил подобным образом с моей женой, я вышвырнул бы его, не открывая окна. Меня поддержал Константин Симонов, и Вайнеров оставили в покое»{711}. Но это был не единичный случай с популярными авторами детективов братьями Аркадием и Георгием Вайнерами.

Константина Симонова писатели выбрали председателем правления Центрального дома литераторов весьма охотно и ожидаемо. Александр Борин, состоявший членом правления, вспоминает, что «благодаря Симонову, наши заседания превращались каждый раз в яркое действо, не имеющее ничего общего с тем, что называется официальным мероприятием». В частности, Борин был свидетелем обсуждения такой неприятной истории: «Георгий Вайнер, отличавшийся могучим телосложением, проходил по вестибюлю, навстречу ему вышел некий литератор, хорошо нагрузившийся в ресторане». Язык у «нагрузившегося» развязался до неприличия. В ответ на антисемитское оскорбление Георгий Вайнер отправил обидчика в нокаут. Завершил обсуждение смеющийся Симонов: «“Ну, во-первых, – сказал он, – счет, по-моему, один-один. А во-вторых, если уж ты антисемит, то как минимум должен уметь драться…” На том инцидент и был исчерпан»{712}. Остроумно!

Писательские юбилеи – еще одна сторона литературной повседневности. Отмечали их широко. Членом правления ЦДЛ был карикатурист Борис Ефимов, запомнивший празднование золотого юбилея Константина Симонова в ноябре 1965 года. В Большом зале яблоку негде было упасть: все хотели поздравить Константина Михайловича. Ефимов от имени ЦДРИ преподнес юбиляру красивую курительную трубку, намекнув в сопутствующей речи на еще одного любителя трубок, с которым Симонов не раз встречался в кремлевском кабинете. Кто-то из фронтовых друзей Константина Михайловича решил осчастливить его полевой походной сумкой, вместившей в себя бутылку водки, жестяную кружку и ломоть черного хлеба. Вручив свой подарок, Ефимов уселся на галерке президиума, оказавшись бок о бок с Иваном Козловским и Робертом Рождественским. Тут же каким-то образом очутилась и та самая сумка, из которой Рождественский, достав бутылку, предложив соседям выпить за здоровье юбиляра. Ну разве откажешься? К тому же и пить надо на троих – а тут как раз полный кворум: певец, поэт и карикатурист. Но Ефимов отказался. И тут ему нашлась замена в лице… министра культуры Екатерины Фурцевой.

Судя по всему, Екатерина Алексеевна, сидевшая в первом ряду президиума, учуяла знакомый запах. Она не поленилась встать и подойти к выпивающим.

– Пьете? – лаконично спросила она.

– Да, выпиваем, Екатерина Алексеевна, за здоровье юбиляра, – с достоинством ответил Козловский.

Фурцева попросила налить и ей. «Рождественский осторожно нацедил в кружку несколько капель водки. Фурцева молча наклонила бутылку и наполнила кружку до половины, пригнувшись, выпила, отломила кусочек хлеба, понюхала и, кивнув головой, вернулась на свое место. Разинув рты, все мы смотрели ей вслед. Нельзя было не заметить, что выпила она полкружки водки спокойно и равнодушно, как выпивают стакан воды. Незачем скрывать, что в ту пору любили посплетничать насчет пристрастия Фурцевой к крепким напиткам. Но этого, на мой взгляд, не было. Была, скорее, необходимая разрядка от бесчисленных обступавших ее проблем, забот и интриг. Возможно, что иногда и требовалась несколько повышенная доза»{713} – так описывал этот эпизод Борис Ефимов. А ведь и правда – разве это пьянство? Простая разрядка… мировой напряженности. А про водку хорошо написал Нагибин: «…Когда мы наливали морды водкой в ЦДЛ» – дневник от 23 апреля 1969 года.

В феврале 1976 года в ЦДЛ собрались делегаты очередного писательского съезда, вел собрание Константин Симонов. Был на том вечере и Олесь Гончар, 7 февраля он отметил в дневнике: «Задумана встреча как вечер поэзии и юмора, но что это за поэзия, за юмор… Откуда, почему такой примитив, здрибненость (так у автора. – А. В.), пошлость? Поэзия коктебельского пляжа. Даже “хохмачи” перевелись, остроумие стало дешевое, базарное, а сверкали тут остроты Светлова, Шкловского, читал здесь когда Заболоцкий…