Наконец коляска подъехала. «Лиза!» – истерически крикнула Катерина Федоровна, выбегая за ворота.

Они обнимались, вскрикивали, рыдали на плече друг у друга… И целых пять минут, пока Лиза переходила из объятий в объятия и опять возвращалась к тянувшей её за шею и рыдавшей Катерине Федоровне, – ничего не было сказано… Ни одного слова!… Только женщины, бонна, дети и Стеша всхлипывали, зараженные волнением Катерины Федоровны, а мужчины стояли бледные, потупившись, закусив губы… Это была радостная и тяжелая минута.

Лиза никогда не думала, что привязанность Катерины Федоровны к ней так глубока. Ей казалось, что идейная рознь бросит между ними бездну. Наконец, страсть к Тобольцеву так заслонила от неё другие интересы и лица, что теперь эта любовь Кати и участие родственников потрясли её необычайно. Это было опять-таки и хорошо, и тяжело в то же время… Это связывало руки… Лиза не хотела разбираться, почему связывало… Она была разбита.

Тотчас после завтрака, прошедшего среди бессвязных возгласов, деланного веселья и жутких пауз, она ушла в свое «русалочье царство» и легла на кушетку с закрытыми глазами.

Весь дом замер. Детей увели в лес. Лиза была в странном забытьи, как бы на границе сна… Что-то мешало ей заснуть и забыться вполне… Где-то в мозгу или в сердце что-то ныло… Что-то надо было додумать, понять, осмыслить… что-то неожиданное…

Вдруг она открыла глаза и свесила ноги… Сон был далеко… Сердце начинало стучать с глухой болью, медленно, но тяжко…

Что-то поразило ее, когда она увидала Катерину Федоровну за завтраком… Отекшее лицо, широкая блуза большой живот, утиная походка… «Опять?!!»

Лиза сидела, выпрямившись, и глядела в одну точку.»

Как дико казалось ей сейчас, что все эти пять месяцев, пока она томилась в одиночном заключении, отрезанная от мира, обвитая заколдованным кольцом её бредовых идей, – здесь жизнь текла по-прежнему!

Обедали в определенные часы, ходили на службу, в гости… ложились спать, обнимались… И плодили детей… Она охнула и схватилась за сердце…

И там, среди товарищей, шла обычная жизнь… Работали, кипели… забывали о тех, кто вырван из жизни и брошен в каменный мешок… Шли вперед, не оглядываясь на павших… Разве мало дела? Разве есть время останавливаться? А может быть, она никому не нужна? Или такие, как она, нужны как чернорабочие, гибель которых незаметна?.. Она припоминала: Катя Кувшинова родила девочку. Муж ее, не переставая работать в партии, хлопочет о поступлении в университет. У Бессоновой болели дети скарлатиной, и она засела дома… Когда это было? На Пасхе… Зейдеман обвенчался с Софьей Львовной… Потапов уехал на юг… У всех своя жизнь, с неодолимой властью инстинктов, жизнь, мощной волной захлестнувшая её образ в памяти друзей… Потапов… Вздох приподнял её грудь… Не верила ли она когда-то, что любовь Стёпушки сильна, как смерть? Что ничто не затемнит её образа в его преданном сердце?.. И это – обман!.. В тюрьме она слышала о нем… Мог ли бы он работать так энергично эти месяцы, казавшиеся ей годами, если б он любил её так, как она мечтала?..

Легкий стук в дверь.

– Ты не спишь, Лиза?..

Она вскочила. Краска залила её лицо.

– Войди… Я не сплю…

Катерина Федоровна вошла, переваливаясь, села в кресло. Огромные, горячие глаза Лизы пронизывали всю, как бы глядели ей в душу…

– Боже мой!.. Боже мой!.. До чего ты похудела, Лизанька! Личико с кулачок… Одни глаза… – И она вдруг заплакала.

Лиза провела рукой по лицу, словно снимая паутину, и села на кушетку. Эти слезы не доходили до её сознания и не трогали ее… «Пока я была там, все шло по-старому, – било, как маятник, в её виски. – Обедали, смеялись, обнимались… плодились и множились».

Катерина Федоровна вытерла слезы и вздохнула.

– А я, Лиза… видишь?.. Опять беременна… (Лиза вздрогнула и потупилась.) Ты не можешь себе представить, как меня это огорчает!.. Я так мечтала выкормить Адю… Это такое блаженство кормить самой! Пришлось взять кормилицу. Теперь волнуюсь каждый день. Баба капризная, избалованная и… кажется, истеричка… Это ужасно! Как поручиться, что она не передаст ребенку нервности? Она царит у нас в доме. Я ей в глаза гляжу… Подарками засыпали её и я, и бабушка, и Капитон… А она все губы дует…

– И ты… давно… Давно это… случилось?

Задумавшаяся Катерина Федоровна встрепенулась:

– Что случилось?.. Ах, это?.. Вот когда он из Киева вернулся.

Лиза встала так стремительно, что Катерина Федоровна отшатнулась. Она видела, как мгновенно исказилось маленькое личико…

– Лизанька!.. Тебе больно?.. Что с тобой?

Она стояла у террасы, прислонившись к притолоке, закинув голову, стиснув губы, чтоб удержать исступленные вопли, рвавшиеся из души, держась за грудь обеими руками.

– Боже мой!.. Что это? Хочешь воды?.. Ах, графина нет!

Катерина Федоровна кинулась к звонку.

Когда Стеша принесла воду, Лиза уже лежала на кушетке лицом вниз, впиваясь скрюченными пальцами в волосы и дергая, их в припадке невыносимых нравственных страданий. Глухие стоны срывались у нее. Катерина Федоровна, стоя рядом, гладила её по спине.

– Бедняжка! Выпей воды… Стеша, принесите валериановые капли! Скорее, пожалуйста!.. Что значит тюрьма!.. Разбила ты свое здоровье, Лизанька…

Через полчаса, когда Лиза в качалке лежала в своем саду, за густой стеной лиственниц, Катерина Федоровна рассказывала, повинуясь настойчивому требованию больной знать все… «Все до мельчайших подробностей, как вы без меня тут жили…»

– Ты ведь знаешь, Лизанька, что вся моя жизнь теперь в Аде… Когда я схоронила маму… Как, ты разве этого не знала? Да, да… Помню… ты была больна… Запрещёно было тебя волновать… Ах, это было такое горе, Лизанька! И рассказать я тебе не могу… Умерла она внезапно, точно заснула… без страданий. Я целый месяц плакала безутешно. Траур нынче сняла только для тебя. Завтра опять надену. Да не в этом дело… В моем сердце, Лизанька, такая страшная пустота осталась!.. И только вера спасает меня от отчаяния, только молитва за неё день и ночь.

Она горячей, сухой рукой коснулась инертной руки Лизы.

– Вот ты и пойми теперь, что пережила я за эти ужасные полгода! Твой арест, смерть мамы, эта беременность, Адина болезнь. Да… Ведь я долго не понимала, почему его рвет… Ведь я ему отравленное молоко давала. Наконец глаза открылись! И… прости Господи, мои прегрешения!.. Много жестокого я тогда Андрею наговорила. Ведь я так береглась для Ади! Мне так радостно было… лишать себя… всего… для моей крошки!.. Но что будешь делать с этими мужьями? Он какой-то сумасшедший вернулся из Киева. Опьянил его, что ли, этот успех? И сама не знаю, как я поддалась?.. Как он обошел меня?.. Но сердце чуяло, что это… безумство его… даром не пройдет…

Она помолчала, печально глядя на пышные кусты роз, нежившиеся на солнце, на бледное личико с закрытыми глазами, на трагический излом черных бровей.