родов войск и видов Вооруженных Сил (офицер такого уровня, как, к примеру, генерал Андерсен – высшего класса специалист по ПВО). Помощником со мной летел полковник А. Ляховский. Были проведены установочные занятия, и мы, получив письменное предписание от начальника Генштаба о наших действиях, отправились в путь.

Группа наша состояла из девятнадцати человек. Летели спецрейсом на Ту-154. Маршрут проходил через Киев, Белград, над Средиземным морем, далее Алжир, Конакри (Гвинея), вдоль Атлантического побережья до Луанды. Весь путь занимал 17 часов, включая две посадки на 40 минут (дозаправка в Алжире и Конакри). Надо отметить, что ночной полет над Средиземным морем (а мы много раз летали в Западную Африку и возвращались обратно – и как правило, только в ночное время) – это особое удовольствие: можно справа и слева по курсу наблюдать огни знакомых по карте портов, непосредственно под самолетом – на просторах Средиземного моря – движение судов. Но самое впечатляющее – это постоянные грозовые разряды. Над Атлантикой мне почему-то наблюдать их не доводилось. А здесь каждый раз, когда летели, всю ночь бушевали грозы. Мы выключали в салоне свет, поднимали шторы у иллюминаторов, и грозовые разряды являлись нам во всей красе. Во всяком случае, никто из пассажиров не спал.

В Алжире приземлились среди ночи. Вдруг ко мне подходит офицер из экипажа и говорит, что меня встречают. Для меня это было полной неожиданностью. Когда подали трап и я спустился на перрон, то был приятно удивлен – с распростертыми объятиями передо мной стоял сияющий Чрезвычайный и Полномочный Посол Советского Союза в Алжире Василий Николаевич Таратута. Это было похоже на сказку и потому вдвойне приятно. Мы с Василием Николаевичем были в близких отношениях еще с 1973 года, когда я был назначен командующим ПрикВО, а он уже три года был первым секретарем Винницкого обкома Компартии Украины, членом ЦК КПУ и ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета СССР. Мы обнялись и поднялись вместе с его помощником в самолет. Оказывается, наш МИД дал сообщение, что я лечу с группой в Анголу. В таких случаях, как установлено традицией, посольство обычно встречает. В данном случае посол это выполнил лично. Мы, конечно, быстро «сообразили» стол. Хлебосольный Василий Николаевич, как всегда, был со своими напитками и снедью – теперь уже в основном с экзотическими фруктами Африки. Я рассказал о московских «новостях», Василий Николаевич – об африканских и подробно об Алжире. Время пролетело быстро. Мы расстались, договорившись, что на обратном пути, ориентировочно через месяц-два, встретимся вновь. В Конакри нас тоже встречали, но здесь уже официально. Поверенный в делах сообщил, что посол в Москве и потому сам он имеет поручение дать мне ориентацию. Из его рассказа я понял, что положение в стране – словно на временно притихшем вулкане. Каждый клан старается всю власть прибрать к своим рукам. Но к СССР относятся ровно. Пожелав нашим товарищам в Гвинее всяческих успехов, мы отправились в последний перелет. Пролетая гвинейское побережье, я вспомнил, что здесь в свое время, будучи уже около года генералом, нес специальную службу В.Г. Куликов. Потом он рассказывал о «демократических» устоях жизни в африканских странах и о том, как местному населению «прививалось» чувство уважения и галантности по отношению к иностранцам. Помню, он поведал такой случай. Рядом с советским посольством находился газетный киоск. В один из первых дней своего пребывания в Гвинее Виктор Георгиевич решил приобрести различные газеты в этом киоске. Приведя себя утром в порядок и набросив легкую одежду, он отправился на свое первое самостоятельное дело. У киоска стояла небольшая очередь, состоявшая из чернокожих людей. Куликов встал в затылок последнему, представляя, как буквально через минуту-другую он уже приобретет все, что ему надо. Вдруг откуда ни возьмись неожиданно перед ними вырос громадный негр-полицейский и, не произнося ни слова, стал изо всех сил бить резиновой палкой всех, кто стоял в очереди. «Я даже не понял, что происходит, – вспоминал Виктор Георгиевич. – Грешным делом, в сознании пролетела мысль, что сейчас полицейская дубинка обрушится и на мою голову. Буквально через две-три секунды всех, кто был у киоска, как ветром сдуло. Остались только полицейский и я. Полицейский, улыбаясь во весь свой огромный рот и любезно кланяясь, жестом показывал, что можно подойти к прилавку. При этом протяжно приговаривал: „Пли-и-и-з!“ Я ответил: „Сэнк ю, вери мач!“, но с опаской поглядел на его резиновую дубинку – символ местной „демократии“. Полицейский что-то рявкнул продавцу, отдал мне честь и исчез так же незаметно, как и появился. Трясущимися от страха руками продавец мгновенно набрал мне кипу газет и все время что-то быстро-быстро говорил. Я расплатился и ушел, а он все говорил. Видно, извинялся». Вот такой памятный эпизод вспомнил при нашей встрече Виктор Георгиевич. О нем почему-то я всегда вспоминал, когда летел в Африку. В первой моей поездке в Анголу, то есть в 1982 году, с нами летел и новый Чрезвычайный и Полномочный Посол Советского Союза в этой стране Альфред Иванович Калинин – весьма эрудированный, с большим опытом работы дипломат. До этого он был то ли в Испании, то ли в Португалии, а сейчас вот направлен сюда (как я понял, для укрепления участка). Человек он общительный, открытый, замечательный собеседник. Пока мы летели, он любезно просветил меня по части Западной и Экваториальной Африки, а также о политическом барометре Европы относительно этого района мира. Когда разговор вышел за рамки формальностей, я не удержался и спросил:

– Ну то, что вы Калинин, – это понятно, само лицо об этом говорит. То, что вы – Иванович, – тоже понятно. Но почему – Альфред, понять не могу.

Он рассмеялся:

– Я знал, что вы меня об этом спросите, и даже сам хотел уже было рассказать. Мне всегда этот вопрос задают новые знакомые. Дело в том, что мы – потомственные сибиряки – всегда внимательно следили за теми политическими событиями, которые имели место в мире, и весьма активно на них реагировали. Вот и я стал «жертвой» такой реакции: когда я родился, то в Германии в это время погиб немецкий революционер по имени Альфред. Об этом, как потом мне рассказывали родители, сообщалось в печати и по радио. В честь этого революционера отец и решил назвать меня Альфредом. Сибирский Альфред.

– История, конечно, интересная, – заметил я. – У нас в стране в 1920-х и 1930-х годах вообще были такие веяния – называть детей особыми именами, выражая, так сказать, свое отношение к революции. У Суслова, например, сын, как известно, носит