идею, которая его в сущности породила, а именно идею, которая есть в то же время опыт того, что возвышенные исторические духи силою своего внутреннего содержания действуют и вне сферы умопостигаемого расчета и что преизбыток их силы вытекает далеко за пределы их определенной воли. Если же апологет захочет навязать нам свое шарлатанство, т. е. одновременно оскорбить наш разум и исказить евангельскую точку зрения, то он теперь хорошо знает, что скажет в ответ критика. Однако, в конце концов, никому не удастся натурализовать чувственное воззрение евангелиста, прямое, как кожа, волосы и кости, в сфере чистого разума. Вайс пытается, но как? «Понятие чуда, — говорит он, — претендует на такую внешность физического существования, что даже непроизвольное действие становится вполне мыслимым. Такая внешность чисто физического существования, хотя и связанная с духом и опосредованная духом, занимает для разумного взгляда на чудо место той якобы неразумной непостижимости, которую догматизм, веря в букву, должен приписывать существу этой силы». Но если бы Уайт задумался над более ранними взглядами божественных ученых, он не стал бы выступать против догматизма, а скорее увидел бы, что его предположение о «чисто» телесном «существовании», которое, однако, опять-таки «опосредовано духом», о непроизвольном действии, которое, однако, опять-таки предполагается опосредованным только волей, есть не что иное, как колебания и необоснованные оправдания этих превосходных ученых. Мы отнюдь не хотим улучшить, развить и закрепить эти оправдания; взгляд религиозного духа на историю не может быть, непосредственно как он есть, возведен в понятие, развернут в теорию, вписан в действительность природы и истории, и единственная задача, которая может быть поставлена перед нами, состоит только в объяснении его происхождения, объяснении, которое мы дали, показав, что он есть перенесение существенных определений и отношений самосознания на чувственное и индивидуальное непосредственное бытие. Что же касается остального, а именно, в действительности, телесной конституции исторических героев, то их отношение к духу, если не принимать во внимание художников, не иное, как то, что он обладает достаточными силами лишь постольку, поскольку он обеспечивает необходимую основу для внутренней борьбы и усилий духа.

Окончательно этот доклад становится понятным, если рассматривать его в контексте. Разделу, к которому он относится, предшествуют три других: Сначала Марк объясняет нам, как Капернаум стал центром деятельности Иисуса; затем он рассказывает, как развивалось отношение нового принципа к закону и возникла враждебность фарисеев; в чем смысл третьего раздела, нам станет ясно позже; Но если четвертый раздел, который Матфей также сохранил в своем контексте, начинается с успокоения бури и заканчивается пробуждением дочери Иаира, а между этими двумя моментами содержит исцеление бесноватого и кровопускание, то мы теперь знаем, каковы его цель и смысл: Она должна представлять собой чистое откровение славы Иисуса в Его чудесных деяниях, которому не мешают никакие другие интересы. В первой и второй частях чудес достаточно, но кульминация, которой завершаются сообщения, или цель, которой они служат в связи с этим, отвлекают внимание от чуда как такового и направляют его на другие интересы. С другой стороны, чудо как таковое должно быть рассмотрено, и само собой разумеется, что оно в каждом случае будет колоссальным, необыкновенным, заслуживающим интереса своим величием, точно так же, как мы можем ожидать от такого искусного композитора, каким является Марк в области истории, что он позволит отдельным чудесам следовать по степени их значимости, т. е. по силе сопротивления, которое Чудотворец должен был преодолеть, хотя бы одним словом.

Марк поступил достойно. В бурю Господь утихомиривает буйство и возмущение природы, среди гадаринцев Он побеждает легион дьявольских духов, здесь, на этом берегу, нечистота исцеляется одним лишь прикосновением Его одежды, и, наконец, Он убивает смерть одним словом. Дьявол, нечисть и смерть побеждены — может ли чудотворец добиться большего? и может ли писатель организовать все более эффективно, чем таким образом, чтобы сначала привести к повиновению стихии и, наконец, победить величайшего врага обыденного сознания — смерть? Марк так хорошо поработал со всеми сторонами, так красиво выделил весь раздел из окружающей его обстановки, так правильно расположил его и проработал все детали, что мы поступили бы несправедливо как писатель, если бы отказали ему в славе первого создателя и автора всего этого раздела.

Мы уже проследили происхождение первых двух повествований; нам остается только указать на признаки, доказывающие, что два последних повествования возникли одно из другого. Уже то, что исцеление кровяной жидкостью вставлено в рассказ о воскрешении дочери Иаира в тот самый момент, когда Иисус приступил к исцелению больной женщины и пришло сообщение о том, что больная умерла, является значительным и только делом рук автора. Но это было необходимо в соответствии со структурой всего отрывка: перспектива борьбы со смертью еще не должна была открыться, когда сила тела Иисуса исцелила укоренившуюся болезнь кровяной жидкости, и только в тот момент, когда болезнь женщины была снята, было позволено прийти сообщению, которое ставило перед Господом более сложную задачу борьбы со смертью.

Наконец, Марк использовал еще одно средство, чтобы наиболее тесно связать эти два события. Женщина с истечением крови страдала от своей болезни двенадцать лет, а дочери Иаира было двенадцать лет, о чем вскользь упоминается в конце рассказа, чтобы объяснить тот факт, что после оживления она встала и пошла. Лука уже не знал, что его предшественник хотел намекнуть, что ребенок был уже в том возрасте, когда он мог вставать с постели и ходить самостоятельно; он не видел, что Марку этот ход нужен для того, чтобы достаточно ярко изобразить пробуждение ребенка; поэтому он опускает замечание о том, что ребенок снова ходил, и теперь сразу в начале повествования говорит, что ребенку было двенадцать лет. Единственная» Иаира, добавляет он, делая вывод из слов этого человека в Марк 5:23 «дочь моя», что у Иаира не было других детей, кроме нее. Матфей сообщает только о том, что женщина крови страдала двенадцать лет; о дочери Иаира — имя которого он даже не включил в свой рассказ, поскольку называет его только начальником, а не руководителем синагоги — он не сообщает читателям, что она была ребенком двенадцати лет. Эту деталь, даже если она существенна в сочинении Марка и, как в данном случае, служит для прагматического соединения двух рассказов, он не умеет принизить и должным образом оценить.

Теперь, когда происхождение всего этого отрывка так ясно раскрыто, нет необходимости говорить что-либо еще о сообщении об оживлении дочери Иаира. Следует сказать лишь несколько слов о изложении и работе автора.

§ 39. Оживление дочери