Нэнси. Я не смотрю. Ничего. Я знаю, что сказал вам губернатор. Могла бы сказать вам еще вчера вечером, что он скажет, и избавить вас от поездки. Может, мне нужно было бы… известить вас, когда услышала, что вы вернулись домой, и догадалась, что вы и он (снова указывает на Стивенса едва заметным кивком, руки ее сложены на животе, будто она все еще в переднике), видимо, поедете туда. Только я не сделала этого. Но ничего…

Темпл. Почему? Да, смотри на меня. Это тяжело, но другое невыносимо.

Нэнси. Что?

Темпл. Почему ты не известила меня?

Нэнси. Потому что это была надежда: ее труднее всего сломить, забыть, отвергнуть, она — последнее, с чем расстается несчастный грешник. Может, потому, что больше ничего у него нет. По крайней мере, он держится, цепляется за нее. Даже если спасение у него под рукой и ему нужно только выбрать между одним и другим; даже если спасение у него в руках и ему нужно только сжать пальцы, старый грех пересиливает его, иногда, сам не сознавая этого, он отвергает спасение и цепляется за надежду. Но ничего…

Стивенс. Значит, раз есть спасение, надежда не нужна?

Нэнси. Тогда она просто ни к чему. Нужно только верить. И может…

Стивенс. Верить во что?

Нэнси. Просто верить. И может, потому вчера вечером я только пыталась догадаться, куда вы отправились. Но теперь знаю, что сказал вам Большой Человек. Ничего. Я покончила со всем этим давно, еще в тот день, в зале суда. Нет, раньше — в ту ночь в детской, еще до того, как подняла руку…

Темпл (судорожно). Замолчи. Замолчи.

Нэнси. Хорошо. Молчу. Потому что все в порядке. Я могу переспать с Иисусом, могу переспать и с Ним.

Темпл. Замолчи! Хотя бы не богохульствуй. Но как осуждать тебя за слова, которые ты говоришь о Нем, если Он не дал тебе узнать других? Тогда пусть Он скажет мне. Я тоже могу переспать с Ним, если это все, чего Он хочет, требует, просит. Я сделаю все, что Он хочет, пусть только Он скажет, что нужно делать, что я должна сделать. Но как? Мы… я думала, что нужно будет только вернуться, поехать к Большому Человеку и сказать, что мою дочурку убила не ты, а я, в тот день восемь лет назад, когда удрала из поезда через заднюю дверь, и ничего больше не будет нужно. Но мы ошиблись. Тогда я… мы решили, что мне нужно только вернуться сюда и сказать тебе, что ты должна умереть; вернуться из Калифорнии за две тысячи миль, просидеть всю ночь в машине по дороге в Джексон, поговорить два-три часа, потом вернуться назад и сказать тебе, что ты должна умереть: не для того, чтобы сообщить тебе это известие, сообщить мог любой посыльный, но чтобы я не спала всю ночь, поговорила два-три часа и вернулась с этой вестью. Понимаешь: не чтобы спасти тебя, речь об этом даже не шла; а ради меня, просто ради страдания и расплаты: еще немного страдания, потому что оставалось еще немного времени, и мы могли использовать его, чтобы расплатиться полностью; а потом конец, потом все будет позади. Но мы ошиблись опять. Это конец только для тебя. Тебе не было бы хуже, если бы я не вернулась из Калифорнии. Тебе даже не могло быть хуже. А завтра в это время для тебя не будет ничего. Но не для меня. Потому что есть бесчисленные завтра, завтра, завтра. Тебе осталось только умереть. Но пусть Он скажет мне, что делать. Нет, не то; я знаю, что делать, что мне нужно делать; я тоже поняла это той ночью в детской. Но пусть Он скажет, как. Как? Завтра, завтра и снова завтра. Как?

Нэнси. Верить в Него.

Темпл. Верить в Него. Смотри, что Он уже сделал со мной. Ладно; может быть, я это заслужила; во всяком случае, я не могу осуждать Его и указывать Ему. Но смотри, что он сделал с тобой. И все же ты говоришь это. Почему? Почему? Потому что больше ничего нет?

Нэнси. Не знаю. Но верить в него вы должны. Может, это расплата за страдание.

Темпл. Чье страдание и чья расплата? Каждого за свое?

Нэнси. За всех, за все страдания. Всех бедных грешников.

Стивенс. Спасение мира заключено в человеческом страдании. Так?

Нэнси. Да, сэр.

Стивенс. Почему?

Нэнси. Не знаю. Может, когда люди страдают, им не до зла, у них нет времени беспокоить и мучить друг друга.

Темпл. Но почему это должно быть страдание? Он всемогущ, по крайней мере нам так говорят. Почему Он не может изобрести что-то другое? Или, раз это должно быть страдание, почему оно не может быть только твоим? Почему ты не можешь искупить свои грехи своими муками? Почему ты и моя дочурка должны страдать из-за того, что я восемь лет назад решила отправиться на бейсбольный матч? Неужели нужно страдать болью всех только затем, чтобы верить в Бога? Что это за Бог, который вынужден запугивать своих людей бедами и несчастьями всего мира?

Нэнси. Он не хочет, чтобы вы страдали. Он тоже не любит страдания. Но ничего не может поделать. Он похож на человека, у которого слишком много мулов. И вот однажды утром он смотрит вокруг и видит столько мулов, что не может сосчитать их зараз, тем более найти для всех работу, он только знает, что мулы все его, хотя бы потому, что больше никто на них не притязает, и ограда его пастбища еще вчера вечером вмещала их, они не могли причинить там вреда ни себе и никому. А когда наступает утро понедельника, он может войти туда, выпустить нескольких и даже поймать их, если не будет поворачиваться спиной к тем, которых не выпускает. И тут, когда на них будет упряжь, они будут делать свою работу, и делать ее хорошо, только он не должен подходить к ним слишком близко или забывать, что один находится у него за спиной, даже когда кормит их. Даже когда наступает суббота и он снова гонит их на пастбище, когда даже мул может понять, что до понедельника он волен предаваться своим грехам и радостям.

Стивенс. И ты вынужден грешить?

Нэнси. Не вынужден. Ты ничего не можешь поделать. И Он это знает. Но ты можешь страдать. И это Он тоже знает. Он не