Она подумала о крови на лезвии Кортаны, о крови, ручьям и текущей из-под тела Фаля и смешивавшейся с дождевой водой. Они закатили его труп под каменный навес, чтобы не оставлять на милость непогоды – хотя ему уже было ничем не помочь.

– Я убила Всадника, – тихо, почти шепотом проговорила она.

– Тебе пришлось. – Джулиан крепко, впиваясь пальцами, держал ее за плечо. – Эмма, это был бой не на жизнь, а на смерть.

– Конклав…

– Конклав поймет.

– Волшебный народ не поймет. Король Неблагого Двора не поймет.

По лицу Джулиана скользнул призрак улыбки.

– Не думаю, что мы ему и раньше нравились.

Эмма судорожно вдохнула.

– Фаль загнал тебя на край обрыва, – сказала она. – Я думала, он тебя убьет.

Улыбка Джулиана померкла.

– Прости, – сказал он. – Я заранее спрятал там арбалет…

– Я не знала, – сказала Эмма. – Я обязана чувствовать, что происходит с тобой в битве, понимать это, предугадывать твои действия, но я не знала.

Она отшвырнула полотенце, и оно упало на пол. Кружка, которую разбил Джулиан, исчезла. Должно быть, он всё прибрал.

В душе у Эммы закипало отчаяние. Ничего из того, что она делала, не сработало. Они было ровно в том же положении, что и прежде, только Джулиан этого не знал. Вот и всё, что изменилось.

– Я так старалась, – прошептала она.

Джулиан непонимающе нахмурился.

– В бою? Эмма, ты сделала всё, что могла…

– Не в бою. Я старалась заставить тебя разлюбить меня, – произнесла она. – Я старалась.

Она почувствовала, как он отшатнулся – так, словно даже его душа шарахнулась прочь.

– Это что, настолько ужасно? То, что я тебя люблю?

Эмму снова затрясло, но уже не от холода.

– Это было лучше всего на свете, – сказала она. – А потом хуже всего на свете. И у меня даже шансов не было…

Она осеклась. Он качал головой, разбрызгивая капли воды.

– Придется тебе научиться с этим жить, – сказал он. – Даже если это тебя так пугает. Даже если тебя от этого тошнит. Точно так же, как мне придется пережить всех остальных твоих парней, потому что мы вместе навсегда. Эмма, что бы ни случилось, как бы ты ни называла то, что между нами, мы всегда будем мы.

– Никаких других парней не будет, – сказала она.

Джулиан удивленно посмотрел на нее.

– То, что ты говорил раньше – про помыслы, и одержимость, и желание лишь одного, – сказала она. – Вот это я к тебе и чувствую.

Джулиан выглядел ошарашенным. Она нежно взяла его лицо в ладони, слегка погладила пальцами влажную кожу. Эмма видела, как на шее у него колотится жилка. На лице у него была длинная царапина, тянувшаяся от виска до подбородка. Эмма не знала, получил он ее только что, в битве на утесе, или она была и раньше. Она очень старалась не смотреть на него – и не заметила. Интересно, подумала она, скажет ли он вообще еще хоть слово?

– Джулс! – позвала она его. – Пожалуйста, скажи что-нибудь…

Его руки сжали ее плечи. Эмма ахнула – Джулиан двинулся, тесня ее назад, пока она не прижалась спиной к стене. Он смотрел прямо на нее пугающе яркими, сияющими как морское стекло глазами.

– Джулиан, – сказал он. – Хочу, чтобы ты звала меня Джулианом. И никак иначе.

– Джулиан, – произнесла она, и он накрыл ее губы своими, сухими и обжигающе-горячими, и ее сердце словно остановилось, а затем снова пошло – мотор, разогнавшийся до небывалых оборотов.

Она вцепилась в него так же отчаянно, сжимая его, пока он пил дождь с ее губ, пробуя его на вкус: гвоздика и чай. Она потянулась, чтобы стащить с него свитер. Под свитером была футболка. Тонкая влажная ткань не стала преградой, когда Джулиан прижал Эмму спиной к стене. Его джинсы тоже промокли и облепили тело. Она чувствовала, как он ее хочет, и хотела его не меньше.

Весь мир исчез: остался только Джулиан; жар его кожи, желание быть к нему еще ближе, прижаться к нему всем телом. Каждое его движение ударяло по нервам Эммы как молния.

– Эмма. Господи, Эмма! – он уткнулся в нее лицом, целуя в щеку, в шею, большими пальцами поднырнул под пояс ее джинсов – и потянул вниз. Эмма стряхнула с ног мокрую ткань. – Я так тебя люблю.

С той ночи на пляже как будто прошла уже тысяча лет. Ее руки заново открывали его тело, его шрамы. Когда-то он был таким худым. Она еще помнила его таким – длинным, костлявым и неловким. Уже тогда она его любила, хотя еще сама об этом не знала, любила его всего целиком.

Теперь на нем была одежда, а под ней – гладкие мышцы, твердые и неподатливые. Эмма заново изучала его, запоминала, каков он на ощупь.

– Джулиан, – произнесла она. – Я…

Я люблю тебя, хотела она сказать. Ни Кэмерона, ни Марка я никогда не любила, всегда только тебя, и всегда буду любить только тебя, я вся создана из тебя, как кровь состоит из кровяных клеток. Но он прервал ее страстным поцелуем.

– Не надо, – прошептал он. – Не хочу слышать ничего разумного, только не сейчас. Не хочу логики. Хочу этого.

– Но ты должен знать…

Он помотал головой.

– Не должен, – он опустил руки, взялся за край футболки и стянул ее. С его влажных волос на них обоих падали капли воды. – Я столько времени жил, как будто разломанный на куски, – глухо произнес он, и Эмма знала, чего это ему стоило – ризнание, что он был не властен над собой. – Я должен снова почувствовать себя целым. Пусть ненадолго.

– Это не может продлиться долго, – сказала она, глядя на него. Им не позволят сохранить то, что между ними. – И это разобьет сердце нам обоим.

Он поймал ее за запястье, поднес ее руку к своей обнаженной груди. Прижал ее пальцы к своему сердцу. Оно билось под ее ладонью словно кулак, пробивающий себе дорогу сквозь ребра.

– Разбей мне сердце, – сказал он. – Разбей на кусочки. Я разрешаю.

Синеву его глаз почти полностью поглотили расширившиеся зрачки.

Тогда, на пляже, она не знала, что произойдет. Каким всё это будет между ними. Теперь Эмма знала. И от некоторых вещей невозможно было отказаться – ни у кого не хватило бы на это силы воли.

Ни у кого.

Она, сама не зная, что сейчас сделает, кивнула.

– Да, Джулиан, – сказала она. – Да.

Она услышала, как он застонал. Потом его руки опустились ей на бедра; он приподнял ее, зажав между собой и стеной. В этом чувствовалось отчаяние, словно перед концом света, и Эмма только гадала: неужели так и будет всегда? Когда же настанет время, когда они смогут быть медленными и нежными, тихими и любящими.

Джулиан яростно ее поцеловал, и она забыла о нежности. Осталось лишь это – Джулиан, шепчущий ее имя, пока они отшвыривали в сторону всю ставшую лишней одежду. Он задыхался, его кожа слабо блестела от пота, мокрые волосы прилипли ко лбу; Джулиан поднял Эмму повыше, прижался к ней так резко, что ударился об нее всем телом. Она услышала, как из его горла вырвался отрывистый стон. Когда он поднял лицо – глаза его почернели от желания – она смотрела на него не отрываясь.