Он целый день ждал этого звука. Знал, что услышит. Вопрос был один: когда? Честно говоря, он ждал его раньше.

Трудное дело – пересекать миры. Требует невероятной подготовки, почти как смастерить мышеловку на пустом месте; и в какой-то момент, подкрадывающийся исподтишка момент все должно быть исполнено чисто, безупречно, аккуратно.

А за последние несколько дней он наконец распознал то, что мог бы заметить давным-давно.

Обустройство Винка никогда не входило в намерения Матери, так же как поиск безопасного места для Ее детей: вся эта героическая самоотверженность была чистым притворством. За всеми Ее усилиями, планами и схемами стояло одно желание: протащить свой разум, самое себя из мира в мир.

Непросто будет Матери перебраться целиком, думает он. Куда труднее, чем ему и всем его братьям. Создание мышеловки – огромный труд.

И он уверен, что пружина созданной матерью мышеловки – всего Винка с его историей – вот-вот защелкнется. Этот жужжащий гул, эта боевая песнь множества труб и волынок возвещает Ее приход. Где-то в Винке Ганимед создал замочную скважину, в которую всем своим существом хлынет Мать.

Мистер Первый поднимает себя на ноги. Процесс небыстрый, потому что мистера Первого тоже немало. Потом, взглянув на городок, он снова вздыхает и приступает.

Не так уж это безнадежно. Он и сам установил несколько мышеловок. И надеется, что они сработают как надо.

Едва выехав на ровную (сравнительно) дорогу, Мона переходит к выученной в бытность копом и ни разу не испытанной технике вождения – с экстренным торможением, заносами и такой игрой передачами, от которой хватил бы удар любого механика.

И вот она уже видит – приземистую длинную черную коробочку, одну на целую полосу, всего в нескольких сотнях ярдов впереди.

«Линкольн». Определенно, «линкольн».

– Я их вижу, – говорит она.

Но, нагоняя «линкольн», она отмечает еще одну странность. Впереди, за городом, довольно высокий крутой взгорок: та самая гора, с которой спускалась Мона, въезжая в Винк. В другое время Мона не удостоила бы ее второго взгляда, но сейчас сразу заметно, что с ней не так: кажется, весь склон усеян маленькими отверстиями, из которых, словно нефть, сочится что-то темное, подвижное. Но с каждым новым взглядом Мона все ясней понимает, что это не жидкость, а множество текучих…

Тел. Форм. Ползучих, неуклюжих тел, длинной слизистой рекой льющихся вниз по склону. В реке различаются извивающиеся шеи, гибкие конечности, черные, серебристые, блестящие хитином…

– Это еще что за дерьмо? – цедит Мона.

Миссис Бенджамин, подавшись вперед, заслоняет глаза от света.

– Ого, – говорит она. – Это, сдается мне, дети.

– Что-что?

– Ты знаешь, что многие из моих родичей скрывались в лесах и горах? В последние дни все они, кажется, зарылись в пещеру. А теперь, похоже, выходят… все разом. И направляются к городу.

– И что это значит? – спрашивает Мона.

Миссис Бенджамин растирает себе висок.

– Если уж гадать, – отвечает она, – я бы сказала: неотвратимость Матери.

– Неотвратимость? В смысле она идет? Уже идет?

– Да.

В зеркале заднего вида Мона находит вершину столовой горы: она уже готова увидеть на ней гигантскую непомерную тушу.

– Где же она? На каком расстоянии?

– Попробуй ухватить огонек свечи…

– Господи, – шепчет Мона.

Мир над миром над миром, слоями… и сквозь них всплывает Мать, поднимается, как морское чудовище, ломая лед…

– Мона, что делать? – спрашивает Грэйси.

Они сокращают дистанцию до «линкольна». Мона видит в окнах множество теней. И у кого-то из них ребенок. Возможно, ее ребенок.

Мона размышляет. В кармане у нее с дюжину крупнокалиберных патронов и в рюкзаке еще полсотни.

– Вы пристегнулись? – спрашивает она.

– Нет, – хором отвечают сзади.

– Тогда держитесь за что-нибудь, – приказывает Мона, – а если что, расслабьтесь.

– Если ч… – договорить Грэйси не успевает.

Мона направляет машину на пустую полосу.

Перебрасывает рычаг с четвертой на третью.

Скрежещет мотор. «Чарджер» огромной кошкой прыгает вперед.

Они пролетают мимо «линкольна». В окне мелькает лицо врача – похоже, тот несколько раздражен ее техникой вождения.

Мона прикидывает дистанцию и топит тормоз, одновременно отключая привод.

«Чарджер» взвизгивает весь: колеса, мотор, миссис Бенджамин и Грэйси. Кроме Моны, довольной точностью расчета.

Машину заносит при остановке, и «чарджер» перегораживает дорогу «линкольну», оставив ему довольно дистанции для торможения, но не позволяя уклониться или развернуться.

Распахнув дверцу, Мона выскакивает на дорогу с винтовкой в руках, падает на колено и наводит прицел точно на водительскую дверцу «линкольна». Ей слышно, как за пассажирской дверцей распутывают руки и ноги Грэйси и миссис Бенджамин (в другой раз Мона сманеврировала бы так, чтобы поставить машину между собой и «линкольном», но прикрываться подростком и старухой не решилась).

Врач выглядит неподдельно обеспокоенным действиями Моны. Он не бьет по тормозам, не пытается удрать через парк – он обозначает фарами остановку и выходит из машины. На лице у него написано: «Ну и к чему это?»

– Милостивый боже, – обращается он к Моне. – Кто же так ездит?…

Он не заканчивает фразы, потому что Мона стреляет ему в икру.

Врач, видимо, совершенно незнаком с концепцией ранений: он с любопытством рассматривает свою залитую кровью ногу, пока та не подламывается под ним. От удивления он даже не вскрикивает. Зато за спиной у Моны вопит Грэйси.

Мона ловит себя на мысли: «Девочке пора бы и привыкнуть».

Больше она не тратит ни секунды: перезаряжает и наступает на «линкольн». Она помнит, сколько в нем народу. Вопрос лишь времени – когда они…

Пухлая темноволосая коротышка выскакивает из машины и бежит на нее – бежит не шутя, пригнув голову. Мона понятия не имеет, кто она такая, но все равно всаживает пулю в правое бедро, отчего женщина кувырком валится наземь.

Мона идет дальше. Она бы всадила пулю и в ветровое стекло, чтобы выпугнуть остальных, но боится, что разлетевшиеся по машине осколки ранят ребенка.

– Вылезайте! – орет она.

И до одури боится, что они повредят малышке, хотя и знает, что не повредят – девочка им нужна.

– Вылезайте на хрен! – орет она.

Открывается вторая задняя дверца.

Мона наводит на нее прицел.

Но, увидев следующего, слабеет, опускает ствол.