Клоунский нос ломается в ее руках.

– Удар оказался так силен, что из челюсти отца вылетел коренной зуб и, словно осколок снаряда, вышиб глаз Дарию.

Катрин Скалез умолкает. Ее лицо пылает, как в лихорадке.

– Что же произошло потом? – с трудом выговаривает Лукреция.

– Я сообщила в полицию. Некоторые следы на месте преступления подтверждали мою версию событий, другие ставили ее под сомнение. Дело слушалось в суде присяжных, Дария задержали и обвинили в предумышленном убийстве.

– Я этого не знала, – признается Лукреция.

– Его брат Тадеуш и мать заявили, что были на месте событий, и, естественно, свидетельствовали в пользу Дария: «Несчастный случай во время репетиции». Неожиданно заработавший пресс. Но самым страшным испытанием для меня оказалось последнее слово самого обвиняемого. Он сказал присяжным: «Я убил Момо, потому что он не открыл мне тайну смертельно опасной шутки». И замолчал. Сначала засмеялся его адвокат, потом два или три удивленных присяжных. А затем все присяжные и люди в зале захохотали, как сумасшедшие. Председательствующий стучал молотком, призывая всех успокоиться.

Знаменитый прием: сказать правду, в которую никто не поверит. Стефан Крауц прав: смех – это оружие.

— Как только все засмеялись, он выиграл. Он обернул ситуацию в свою пользу, отец называл это «внезапным нападением акулы». Он добавил: «Я воспользовался возможностью избавиться от глаза. Как вы сами понимаете, второй глаз мне совершенно ни к чему. Хватит и одного». Он уже стоял в повязке. Он приподнял ее и показал всем пустую глазницу. Присяжных и публику охватило сочувствие. И он закончил выступление словами: «С этого момента можете звать меня Циклопом».

Доктор Катрин Скалез бросает клоунский нос на стол и вытирает лоб рукой.

– Контраст между пустой глазницей и веселым тоном Дария поразил присутствующих. Через минуту смеялись все. Даже судья и прокурор не смогли сдержаться.

Он все-таки был очень силен. Конечно, когда ты видишь, что человек потерял глаз, ты думаешь, что он уже достаточно наказан.

— Они смеялись долго. Когда мне дали слово, меня уже никто не слушал. Некоторые еще вытирали выступившие слезы. Я была спокойна и просто рассказала о том, что видела.

– И это выглядело неправдоподобным.

И не смешным. Публика предпочитает тех, кто ее смешит.

— Когда я сказала, что причиной преступления стала «Шутка, Которая Убивает», снова раздался смех. Теперь он был издевательским.

– Дарий обернул все в шутку. Заминировал поле, – говорит Исидор.

– Когда я рассказала, как зуб отца вышиб ему глаз, судьи и публика расхохотались.

– Механизм повтора, – комментирует Лукреция, вспомнив уроки в Великой Ложе Смеха.

– Присяжные единогласно оправдали его. Один из них даже подошел ко мне и посоветовал не видеть зло повсюду. Он был психиатром и дал мне свою визитную карточку.

Пальцы Катрин дрожат, она вновь теребит клоунский нос.

– Я подала апелляцию. Но вышло еще хуже. Публика пришла, чтобы послушать смешного обвиняемого, которого уже прозвали Циклопом. И Дарий расстарался. Второй процесс превратился в настоящий спектакль. Он повторил историю про «Шутку, Которая Убивает» и про Циклопа, затем, будто этого было мало, рассказал про наше совместное обучение клоунской профессии, про наши отношения.

Да, человек, который не боится сказать правду о своей личной жизни, не боится уже ничего.

— Он заявил, что понимает меня и на моем месте поступил бы точно так же: обвинил бы кого-нибудь в своих страданиях. Он закончил словами: «Если тебе от этого будет легче, Кати, я готов признать вину. Да, твой отец погиб из-за меня».

Эффект «коровы Эриксона». Если тебя тянут в одну сторону, ты инстинктивно направишься в противоположную.

— «И пусть меня казнят на гильотине, на виселице или электрическом стуле… Не знаю, что сейчас в моде». Это был триумф, вознагражденный смехом и аплодисментами. Я оказалась «завистницей, пытавшейся уничтожить талантливого конкурента», а он – отличным парнем, добрым и незлопамятным. Он даже прибавил, послав мне воздушный поцелуй: «Я не обижаюсь на тебя. Если будет трудно – звони. Я всегда приду тебе на помощь в память о твоем отце, которого я безмерно уважал, и во имя того… что нас связывало».

– Он тренировался на своих первых зрителях, – замечает Исидор, тоже взволнованный.

– Моя жизнь остановилась. У меня началась депрессия. Я не выходила из дома, ни с кем не разговаривала. Я не могла больше слышать никаких шуток, анекдотов. Я перестала выносить комиков. Однажды меня пришли навестить волонтеры из группы «Красный нос, белый колпак». Я накинулась на них и стала бить тем, что попадалось под руку.

Красный пластмассовый нос рассыпается в ее руках на мелкие кусочки. Она швыряет их в корзинку.

– Потом я попала в больницу, и психиатр поставил мне диагноз.

– Агеластия? – спрашивает Исидор.

– Да. Откуда вы знаете?

– Нам рассказывали о ней в Великой Ложе Смеха, – объясняет Лукреция.

– Эта болезнь выражается по-разному. Иногда она появляется после психологической травмы. У меня она протекала в очень острой форме, я совершенно не выносила смеха. У меня началась аллергия на юмор. Любая шутка вызывала сыпь на коже. Я могла потерять сознание, увидев скетч по телевизору. Психиатр сказал, что хроническая агеластия не лечится, но он попытается помочь мне новым методом – чтением трагедий.

– Гениально, – бормочет Исидор.

– Он рассказывал мне печальные истории. Выдал список для чтения: «Ромео и Джульетта» и «Макбет» Шекспира, «Тит и Береника» Пьера Корнеля, «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, «Хижина дяди Тома» Харриет Бичер-Стоу, «Цветы для Элджернона» Дэниела Киза. Я полюбила книги о трагической любви, рассказы, в которых героев убивали или они кончали жизнь самоубийством. Я читала, и мне казалось, что не со мной одной обошлись несправедливо. Романы со счастливым концом и веселые истории я и в руки не брала.

Катрин Скалез встает и начинает ходить по кабинету, рассматривая фотографии Зигмунда Фрейда, Александра Адлера, Анри Бергсона.

– Вы не можете представить, что такое жизнь без смеха. Ведь смех – это победа над несчастьем. Если ты не смеешься, ты копишь в себе отрицательные эмоции.

– Вы долго оставались в больнице? – спрашивает Лукреция.

– Несколько месяцев. Потом меня перевели в реабилитационный центр. Там я провела три года. Мой психиатр не только научил меня жить с моей проблемой, он начал обучать меня основам медицины. Он считал, что, узнав, как функционирует мой мозг, я смогу сама себе помочь.

– У вас был роман с этим психиатром? – догадывается Исидор.

Черт, опять он меня опередил. Как я сама не поняла. Конечно, она сделала психологический перенос на этого мужчину.