даже решимость. Одета она была чрезвычайно скромно, в чём-то тёмном, и совсем по-старушечьи, но приёмы её, разговор, вся манера изобличали женщину, видавшую и лучшее обществ…»

Иисус Христос

«Братья Карамазовы»

Появляется во вставной «поэме» Ивана Карамазова «Великий инквизитор», пересказанной автором брату Алёше (ч. 2, кн. 5, гл. V). Он ни разу не назван по имени. «Он появился тихо, незаметно, и вот все — странно это — узнают Его. <…> Народ непобедимою силой стремится к Нему, окружает Его, нарастает кругом Него, следует за Ним. Он молча проходит среди их с тихою улыбкой бесконечного сострадания. Солнце любви горит в Его сердце, лучи Света, Просвещения и Силы текут из очей Его и, изливаясь на людей, сотрясают их сердца ответною любовью. Он простирает к ним руки, благословляет их, и от прикосновения к Нему, даже лишь к одеждам Его, исходит целящая сила. Вот из толпы восклицает старик, слепой с детских лет: “Господи, исцели меня, да и я тебя узрю”, и вот как бы чешуя сходит с глаз его, и слепой Его видит. Народ плачет и целует землю, по которой идет Он. Дети бросают пред Ним цветы, поют и вопиют Ему: “Осанна!” “Это Он, это сам Он, — повторяют все, — это должен быть Он, это никто как Он”…» И далее после того, как Иисус воскрешает умершую девочку, его по повелению Великого инквизитора хватают и уводят в темницу. Христос не произносит ни слова, лишь внимательно выслушивает все обвинения и угрозы Великого инквизитора и в ответ «тихо целует его в его бескровные девяностолетние уста». Инквизитор отворяет двери и отпускает Иисуса Христа, однако ж упрямо заклиная не мешать папе римскому и его слугам строить царствие Божие на земле: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!»

Иисус Христос стал героем последнего художественного произведения Достоевского, но до этого на протяжении всей его зрелой творческой жизни евангельский образ Христа был постоянным «героем» его публицистики (особенно «Дневника писателя»), писем. В частности, в письме к Н. Д. Фонвизиной из Сибири сразу после каторги (начало 1854 г.) он писал: «…я сложил в себе символ веры, в котором всё для меня ясно и свято. Этот символ очень прост, вот он: верить, что нет ничего прекраснее, глубже, симпа<ти>чнее, разумнее, мужественнее и совершеннее Христа, и не только нет, но с ревнивою любовью говорю себе, что и не может быть. Мало того, если бы кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше хотелось бы оставаться со Христом, нежели с истиной…» А в письме к музыканту В. А. Алексееву (7 июня 1876 г.) Достоевский совершенно разъясняет своё понимание евангельской притчи о «хлебах» (о которой как раз и идёт речь в «Великом инквизиторе») как притче «антисоциалистической»: «“Камни и хлебы” значит теперешний социальный вопрос, среда. <…> Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих одно — нищета, борьба за существование, “среда заела”. <…> Христос же знал, что хлебом одним не оживишь человека. Если притом не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт себя или пустится в языческие фантазии…»

По Достоевскому — отказ от Христа, атеизм, католицизм с папством во главе, утверждающим вместо Христа одну земную церковь, увлечение западным, совершенно чуждым русской душе «социализмом», преждевременная усталость от жизни, тех, кто жизни ещё и не знает — прямая дорога к бездуховности, к утере идеала, в тупик, к гибели, к самоубийству.

Ильинский Павел (Ильинский батюшка)

«Братья Карамазовы»

Священник. Купец Самсонов, отказавшись дать Дмитрию Карамазову просимые им три тысячи рублей, посоветовал обратиться к «торгующему крестьянину» Лягавому, который хочет купить рощу у Фёдора Павловича Карамазова: «Теперь он как раз приехал опять и стоит теперь у батюшки Ильинского, от Воловьей станции верст двенадцать что ли будет, в селе Ильинском». Митя послушался на свою голову и толку не добился, да ещё по дороге к этому Легавому намучился: «Ильинского “батюшки” он не застал дома, тот отлучился в соседнюю деревню. Пока разыскал там его Митя, отправившись в эту соседнюю деревню всё на тех же, уже измученных лошадях, наступила почти уже ночь. “Батюшка”, робкий и ласковый на вид человечек, разъяснил ему немедленно, что этот Лягавый, хоть и остановился было у него с первоначалу, но теперь находится в Сухом Посёлке, там у лесного сторожа в избе сегодня ночует, потому что и там тоже лес торгует. На усиленные просьбы Мити сводить его к Лягавому сейчас же и “тем, так сказать, спасти его”, батюшка хоть и заколебался вначале, но согласился однако проводить его в Сухой Посёлок, видимо почувствовав любопытство; но на грех посоветовал дойти “пешечком”, так как тут всего какая-нибудь верста “с небольшим излишком” будет. Митя, разумеется, согласился и зашагал своими аршинными шагами, так что бедный батюшка почти побежал за ним. Это был ещё не старый и очень осторожный человечек. Митя и с ним тотчас же заговорил о своих планах, горячо, нервно требовал советов насчет Лягавого и проговорил всю дорогу. Батюшка слушал внимательно, но посоветовал мало. На вопросы Мити отвечал уклончиво: “не знаю, ох, не знаю, где же мне это знать” и т. д. Когда Митя заговорил о своих контрах с отцом насчет наследства, то батюшка даже испугался, потому что состоял с Фёдором Павловичем в каких-то зависимых к нему отношениях. С удивлением впрочем осведомился, почему он называет этого торгующего крестьянина Горсткина Лягавым, и разъяснил обязательно Мите, что хоть тот и впрямь Лягавый, но что он и не Лягавый, потому что именем этим жестоко обижается, и что называть его надо непременно Горсткиным, “иначе ничего с ним не совершите, да и слушать не станет”, заключил батюшка. Митя несколько и наскоро удивился и объяснил, что так называл его сам Самсонов. Услышав про это обстоятельство, батюшка тотчас же этот разговор замял, хотя и хорошо бы сделал, если бы разъяснил тогда же Дмитрию Фёдоровичу догадку свою: что если сам Самсонов послал его к этому мужичку, как к Лягавому, то не сделал ли сего почему-либо на смех, и что нет ли чего тут неладного?..»

Этот эпизодический персонаж, непутёвый, пришибленный и трусоватый батюшка из села Ильинского, которого затем Дмитрий в разговоре с Горсткиным чётко назовёт «отцом Павлом Ильинским», интересен в первую очередь тем, что вместе с