Мир с Хорсой был мне нужен как никогда ранее. Оттого я и стремился расположить его к себе любой ценой. И едва Хорса отбыл в Фелинг, я тотчас поспешил к леди Бэртраде, чтобы поделился с нею своими планами. Грешно хвалить себя, но они пришлись ей по сердцу.

На следующий день состоялось торжественное погребение леди Гунхильд из Фелинга. Дабы пуще угодить Хорсе, я призвал в Бэри-Сент-Эдмундс наиболее почитаемых саксонских танов, не забыв упомянуть о том, что все расходы на поминальное пиршество берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя часами позже он, притихший и поникший, стоял он среди кладбищенских плит, наблюдая за пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом его матери к месту последнего упокоения.

По саксонской традиции тело леди Гунхильд не положили в гроб, а завернули в белые льняные пелены, повторяющие очертания тела. Пожилая леди покоилась на покрытых ковром носилках, которые сопровождали капелланы, каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи, во время погребения монахи пели респонсорий, а я произнес над телом короткую проповедь, перечислив заслуги покойной, и прочитал отходную так, что когда произносил заключительное requiscаt in расе,[79]присутствующие плакали, и даже Хорса склонил голову и его плечи мелко затряслись.

Затем присутствующие потянулись к Хорсе с изъявлениями сочувствия. Появилась среди них и графиня Бэртрада в соответствующих случаю темных одеждах. Приблизившись к тану, она взяла его руку, и сказала несколько теплых утешающих слов. И надо отметить, что со своей ролью она справилась превосходно — простота и христианское милосердие, никакого наигрыша. И не успел Хорса опомниться, как она уже преклонила колени над могильной плитой и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в сопровождении своих фрейлин.

Поминальный пир, как и водится у невежественных саксов, вскоре превратился в обычное застолье, о покойной уже никто не вспоминал, поднялся шум, донеслись пьяные крики, кто-то даже предложил позвать музыкантов. Как раз в это время Хорса, в кои веки не предавшийся пьянству и чревоугодию, встал и покинул пиршественный стол. Я послал писца брата Дэнниса проводить Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.

Наутро Хорса появился на поминальной службе. Он был уже в дорожном плаще, однако я постарался его задержать. По окончании богослужения я предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.

— Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные, обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным, но и милость его велика, ибо грехи наши коренятся в слабости человеческой природы. А коль скоро все мы не ангелы, я прошу тебя, благородный тан, — забудь все дурное, что прежде разделяло нас, и поверь, что для меня было высокой честью исполнить свой долг в отношении такой женщины, как Гунхильд из Фелинга.

Я говорил нарочито витиевато, но Хорса слушал внимательно и в конце концов протянул мне руку.

— Ясное дело, преподобный, всякое меж нами бывало. Но вы так почтили память матушки…

Он склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью[80]— в его глазах блеснули слезы.

— Аmicus certus in res incerta cernitur, что значит — верный друг познается в затруднительных обстоятельствах. Не так ли? А теперь, сын мой, я попрошу тебя выслушать то, что я скажу. Ты видел здесь в аббатстве графиню Бэртраду. Она уже давно живет тут, ибо я взялся опекать ее с тех пор, как супруг изгнал ее ради иной женщины. И ты знаешь, о ком я говорю.

В приделе, где мы сидели, царил полумрак. Поодаль, в главном нефе, как тени двигались силуэты монахов, они тушили гасильниками на длинных шестах свечи в высоко расположенных светильниках. Я глядел на них, но слышал, как дыхание Хорсы участилось. Сейчас мне было необходимо направить его мысли в нужное русло, но так, чтобы он не заподозрил, что его используют.

— Миледи Бэртрада — женщина надменная и непокорная, и ты об этом наверняка слышал. Но теперь это в прошлом. В последнее время она много сделала для того, чтобы измениться к лучшему, ибо искренне любит мужа и желала бы вернуть его расположение. И чем же ответил на это граф? Однажды, когда графиня прибыла в наше аббатство, но задержалась по причине болезни, Эдгар Армстронг воспользовался ее отсутствием, чтобы привести в супружеское гнездо иную женщину. А у этой несчастной не хватило ни воли, ни благонравия отказать ему.

Я видел в полумраке горящий взгляд Хорсы, но продолжал, не меняя тона:

— Прости, благородный тан, что я касаюсь таких вещей в то время, когда в твоем сердце еще жива боль утраты. Однако в Библии недаром сказано: «Достаточно для каждого дня своей заботы». Оттого я и заговорил с тобой о Гите Вейк. Ты — холост, благородного происхождения и несравненного мужества — и уж конечно более достоин рассчитывать на благосклонность внучки Хэрварда Вейка, нежели мужчина, обвенчанный с другой. И хотя Гита опорочила себя этой связью, церковь учит нас ненавидеть не грешника, а сам грех. И если бы ты нашел способ отнять эту женщину у соблазнителя, если бы обвенчался с ней, осталась бы надежда, что род великого Хэрварда избежит позора.

— Ничего не выйдет, — неожиданно пробормотал Хорса. — И хотел бы, да не могу. Ведь сколько уж раз я просил руки леди Гиты, но всякий раз она уходила от ответа. И я — смирился.

— Смирение — похвальное качество. Но не в этом случае. Ты убедил себя, что Гита по любви избрала другого? Ну что ж, любовь сама по себе не греховна, но в ней сокрыто искушение, а от искушения всего шаг до прелюбодеяния, которое принадлежит к числу смертных грехов. Но и здесь есть различия — если на мужчину-прелюбодея принято смотреть снисходительно, то женщину прелюбодеяние губит раз и навсегда. Но разве Гита Вейк виновна в своем грехе и позоре? Под личиной опекуна граф Норфолкский растлил ее и склонил к сожительству. А ведь когда-то и мне довелось быть опекуном этой девушки, и рано или поздно Господь спросит с меня за то, что я позволил негодяю погубить ее душу.

Хорса молчал. Весьма странно — это при его-то обычной вспыльчивости.

— Когда я увидел тебя в церкви, сын мой, знаешь, о чем я подумал? Вот стоит человек, который имел мужество ставить на место даже самого графа Норфолка. И этот человек любит Гиту Вейк. Так неужели же он смирится и отдаст ее в руки погубителя? Неужели не вырвет из бездны греха, даже вопреки ее воле? Если этих двоих обвенчают перед алтарем, даже надменный Эдгар вынужден будет смирить свою гордыню и не дерзнет отнять Гиту у законного мужа, не рискуя навлечь на себя проклятие церкви, презрение знати и гнев короля. Ты молчишь, Хорса? Да полно, любишь ли ты еще ее?

Ответом мне был тяжелый вздох.

— Матушка всегда мечтала о том дне, когда я сделаю хозяйкой дома женщину из рода Хэрварда.