Натаниэль ждал ее в гичке, находившейся ниже палубы дхоу, и потому не мог видеть, что происходит на борту. Робин, убедившись, что случайный наблюдатель с «Гурона» не сможет их заметить, передала арабу брезентовый пакет, сопроводив его золотым английским совереном.

— Человек, которому вы доставите пакет, даст вам еще один соверен, — сказала она.

Араб попробовал монету на зуб и, тускло улыбнувшись, засунул ее в складки тюрбана.

— А я матабеле. Индуна двух тысяч воинов. Мое имя — Ганданг, сын Мзиликази, сына Зулу, и я пришел с блестящим копьем и красным сердцем.

Зуга с трудом понял слова молодого воина: он говорил быстро, интонации были непривычны для майора, но намерения индуны не оставляли сомнений. Голос его звучал твердо, с убийственной решимостью, кольцо длинных черных щитов стояло несокрушимо.

Зуга невольно выпрямился, расправил ноющие мышцы и, не дрогнув, встретил взгляд индуны. Они смотрели друг на друга, и Зуга поймал себя на том, что напрягает всю свою волю, все силы души, чтобы остановить руку индуны, сжимавшую копье. Майор знал, что стоит только взмахнуть широким блестящим лезвием, и две сотни ама-дода хлынут в крошечный лагерь. Все закончится очень быстро, сопротивление, которое смогут оказать Зуга и его маленький отряд, будет столь ничтожно, что победители даже не удостоят их последней милости и не удосужатся вспороть им животы.

Он знал, что лишь его твердый взгляд и бесстрашный вид сдерживают копье матабеле, но пауза затягивалась. В любую секунду мог прозвучать боевой клич. Нужно решать, что делать дальше и какие слова произнести в следующий миг, решать так серьезно, словно от этого зависит его жизнь, да, в сущности, так оно и было.

Ганданг с бесстрастным лицом разглядывал странного бледнолицего человека и, возможно, впервые за все годы, проведенные на службе у отца, не знал, что делать.

Человек, называвший себя Бакела, упомянул знакомые имена Тшеди и Манали; их с почтением произносил его отец, но это само по себе не смогло бы остановить его руку, приказ короля был ясен: всякий, кто ступит на Выжженные земли, должен умереть. Его останавливало не только это. Индуна знал, кто этот человек. О нем рассказывала девушка, которую он вскоре возьмет в жены. Белый человек был братом женщины, препоручившей Юбу его заботам. Эту женщину она называла амекази — матерью.

Лежа рядом с ним на циновке, Юба рассказывала о человеке по имени Бакела. Она говорила о нем с восторгом и благоговением, говорила, что он могучий охотник на слонов, воин, которому оказывает почести всемогущая королева, живущая далеко за широкими морями. Юба говорила, что этот Бакела — ее друг и защитник.

Поэтому Ганданг и не торопился отдать приказ:

— Булала! — Убейте их!

Индуна из племени матабеле никогда не прислушивается к женским словам и капризам. Даже если у него пятьдесят жен, их голоса для него все равно что бормотание волн на камнях в узких стремнинах реки Ньяти, мужчина не должен обращать на них внимания; по крайней мере, никто не должен видеть, что он к ним прислушивается.

Юба странствовала по неизвестным местам, рассказывала о чудесах и колдовстве, и Ганданг, делая вид, что не слушает, на самом деле слушал очень внимательно и был поражен. Девушка оказалась не только хорошенькой и высокородной, но и весьма благоразумной, чем резко отличалась от глупых сверстниц, жеманно хихикающих при виде мужчин.

Ганданг знал, что индуна из племени матабеле никогда не прислушивается к женским словам и капризам, если только эти слова не произносит ночью на циновке старшая жена, давно доказавшая свое здравомыслие.

В таком случае не прислушиваться просто глупо, ибо старшей жене под силу сделать жизнь мужчины невыносимой, даже если этот мужчина — индуна двух тысяч воинов и любимый сын самого могущественного монарха Африки.

Превратив красивое темное лицо в бесстрастную маску и скрывшись за ней, Ганданг лихорадочно размышлял. Интуиция и слова Юбы предостерегали его, что убить этого человека было бы глупостью, однако воины за спиной знали его долг, и, если он не выполнит приказ, его нерешительность тотчас же истолкуют как слабость и доложат о его предательстве королю.

Человек в лохмотьях сделал шаг вперед. Держался он до смешного высокомерно. В неподвижном взгляде его странных голубых глаз Ганданг не заметил ни тени страха.

— Я прибыл с посланием к великому королю Мзиликази, повелителю народа матабеле, и принес ему приветствие от белой королевы, живущей за морем.

При этих словах Гандангу стало немного легче. Человек говорил на языке его народа, хоть и со странным акцентом, и вполне вероятно, что он действительно посланник. Также нет ничего странного в том, что его королева ищет защиты и милости у такого могучего короля, как его отец, и что она в своем неведении отправила посланника через Выжженные земли, а не по открытой дороге с юга. Зуга увидел, что выражение глаз индуны изменилось, в его решимости появилась легкая трещинка.

— Погоди, — сказал майор. — У меня для тебя кое-что есть.

В шкатулке для письменных принадлежностей Зуга до сих пор хранил внушительные рукописные письма, запечатанные восковыми печатями и перевязанные алыми ленточками, — их в обычном порядке предоставил ему заместитель министра иностранных дел.

«От имени Ее Британского Величества, правительницы Великобритании и Ирландии, поборницы веры, — представителям всех иностранных правительств и всем, кого это касается.

Настоящим требуем, чтобы достопочтенному Моррису Зуге Баллантайну разрешался беспрепятственный проход повсюду и чтобы ему оказывалось всяческое содействие, буде ему таковое понадобится».

Зуга повернулся спиной к угрожающе застывшим рядам копьеносцев и медленно удалился сквозь пролом, служившим воротами в изгороди из колючих ветвей.

Его ждал Ян Черут, лицо сержанта стало пепельным. Они с оруженосцами скорчились за колючей изгородью и оттуда следили за происходящим. На их лицах застыл такой ужас, что Зуга, глядя на них, даже осмелел.

— Бросьте оружие, — рявкнул он.

Они держали заряженные ружья со взведенными курками на изготовку, и малейшее прикосновение дрожащего пальца к спусковому крючку могло выпустить пулю, вслед за которой в лагерь хлынет волна разъяренных матабеле.

Внезапно Ганданг понял, что оказался в двусмысленном положении. Из безжалостного носителя королевской справедливости он превратился в робкого просителя, ожидающего за воротами колючей ограды, и с каждой секундой достоинство его падало.

За спиной он услышал, как один из его людей пошевелился, ассегай тихонько хлопнул по кожаному щиту. Люди начали беспокоиться, ощущая, как улетучивается их превосходство над горсткой голодных оборванцев, которых они окружили. Ганданг медленно обернулся и пронзил ряды холодным, как камень, взглядом. Они снова застыли.

— Ганданг, сын Мзиликази, индуна двух тысяч воинов! Подойди сюда.

Призыв из-за колючей изгороди прозвучал неожиданно и устрашающе громко, он раздался за миг до того, как Ганданг готов был потерять терпение и пустить в бой жаждущих крови воинов. Индуна подошел к воротам. Над головой Ганданга покачивались перья, походка его была исполнена достоинства, в гордой осанке чувствовалась сила и уверенность, и ни один человек не смог бы догадаться, что он не знает, как поступить. У ворот он на миг остановился, и, хоть его лицо не дрогнуло, а взгляд оставался таким же твердым, сын Мзиликази испытал глубокое облегчение оттого, что собственная мудрость и слова маленькой голубки остановили его копье.