Кроме того, этой ночью парочка наверняка осушила бутылку-другую. Одна из редких в городе шуток утверждала, что старший Фенкель воспитал юного Орина в соответствии со стихом 25:27 из Иеремии: «Так говорит Господь Саваоф, Бог Израилев: пейте и опьянейте, и изрыгните и падите».

Так что их слова звучали не слишком убедительно, и кое-кто в Гилеаде не считал, что они что-то видели. Но нашлись и те, кто готов был поверить их рассказу хотя бы отчасти, а то и целиком. Они отметили и выпученные от изумления глаза сына, и явное замешательство отца, и расхождения в их рассказах – и решили, что Фенкелям незачем врать, потому что их история могла лишь умножить их дурную славу.

Горб луны той ночью чем-то напоминал слизняка и отбрасывал холодный свет на деревья, ручейки и упавшие стволы, через которые с трудом пробирались двое браконьеров. Они приближались к заболоченному участку у северо-западной границы земель старого Бабера, и идти становилось все труднее. Сарр Порот купил ферму прошлой осенью, и не только Фенкелю казалось, что тот остался в накладе. На каждом шагу сапоги влажно чавкали, а оставшись слишком долго на одном месте, можно было почувствовать, как тонешь в земле.

Первым странный звук услышал молодой человек. Сначала он решил, что это воет какое-то животное, застрявшее в ловушке, но потом начал разбирать что-то вроде слов на незнакомом языке. Наконец услышал их и отец – потом он настаивал, что язык был еврейским. Его сын был не так категоричен и никогда не пробовал сказать наверняка.

И почти тут же они увидели танцующий вдалеке огонек. Он прыгал вверх-вниз над самой предательской частью болота, куда никто не смел заходить. Иногда огонек нырял за куст или гнилой пень и скрывался из вида, а порой взмывал над болотными лужами, как будто играл с собственным отражением. Изредка он помаргивал, дрожал и притухал, но чаще всего горел крохотным ровным пламенем. И Сим, и Орин говорили, что огонек двигался глубже в лес, прочь от фермы Поротов.

Но в остальном их рассказы отличались. Орин, более востроглазый, описывал огонек как свет единственной свечи. Его отец не соглашался с необычайной горячностью. Хотя всю его жалкую жизнь более благочестивые братья обвиняли Сима во всякого рода кощунствах, даже много месяцев спустя он содрогался при мысли о горящей свече, как будто она была чем-то противоестественным и омерзительным. Он никогда не объяснял, почему, говорил лишь, что ни одна свеча не может гореть так ярко, и утверждал, что виденное им было скорее лампой или даже фонариком.

Но кто именно держал эту лампу, понять было невозможно из-за расстояния и стелющегося летнего тумана. Какое-то время они беспокойно стояли и приглядывались к огоньку. Казалось, что он медленно подбирается все ближе. С болота до наблюдателей то и дело доносился едва слышный напевный голос. Тут Сим заметил: несет лампу кто-то очень короткий, потому что свет покачивается всего в нескольких дюймах от земли. Может быть, это ребенок?.. Двое браконьеров вглядывались во тьму и никак не могли понять, какое живое существо могло бы пробраться по этой грязи. Они напрасно пытались рассмотреть лицо над приближающимся огоньком.

Но во мраке не было никакого лица.

И тут Орин не выдержал и бросился прочь. Позднее, когда у него спрашивали о такой не свойственной ему пугливости, он бормотал что-то о том, будто огонек был «слишком уж близко к земле». «Никто не мог бы нести свечу так низко, – говорил он, крестясь. – По крайней мере, в руках».

Сим Фенкель тоже не сильно отстал от сына, но он задержался достаточно, чтобы составить представление (а, точнее, несколько представлений) о том, что находится перед ним. «Какое-то животное, – сказал он жене, когда разбудил ее в ту ночь. – Собака или обезьяна… – Его взгляд остановился на детской книжке маленькой Лавинии. – Или ученый тюлень. Как в цирке. С лампой в зубах».

Только куда позднее, напившись в придорожном кабаке неподалеку от Лебанона, он принялся рассказывать, что на самом деле в ту ночь видел, как по болоту ползла голая женщина.

Сегодня чувствую себя уставшим и беспокойным. Большую часть ночи не мог уснуть из-за шума снаружи – как будто отдаленный гром… А после того, как наконец уснул, проснулся, жалея об этом. Как бы избавиться от этих кошмаров? Они, разумеется, быстро забываются и редко повторяются, но пока я сплю, кажутся невероятно реальными.

Как там написано в Кабале? Реальность висит на… волоске?

Фрайерс закрыл дневник, вышел наружу и побрел к дому. Он чувствовал себя неопрятным, ему определенно стоило бы вымыться, но Джереми не взял с собой полотенце, и ему неохота было за ним возвращаться. Кроме того, разогревать воду для ванной показалось слишком сложным.

Деборы нигде не было, но у окна остывал свежий черничный пирог. Фрайерс все еще чувствовал возбуждение при воспоминании о том, как она раздевалась перед окном, и ему хотелось увидеть ее вновь. По двору носилось эхо размеренных ударов молотка из мастерской Сарра в амбаре. В кувшине на кухонном столе оставалось немного тепловатого молока, которого хватило бы на небольшую тарелку каши, но Фрайерсу хотелось чего-то посерьезнее, так что он зажег лампу и по узкой лестнице спустился в погреб. Теперь уже все помещение пропиталось запахом гниения. Неужели стало настолько жарко, что все скоропортящиеся продукты… перепортились? Фрайерс постарался не задерживаться, лишь торопливо проверил, что молоко в канистре прокисло, а яичная картонка пустует. Он рад был вернуться наверх.

Фрайерс выбрел на заднее крыльцо, и тут из амбара раздался восторженный возглас Порота. Фермер проявил подобные чувства впервые за несколько дней; в последнее время он был замкнутым и мрачным. Фрайерс поспешил в амбар, чтобы узнать, что́ так переменило его настроение.

Порот сидел на корточках на платформе с курятником и глядел в гнездо с выражением гордого отца в родильном отделении. Фрайерс вскарабкался по лестнице к нему.

– Вот! – сказал Порот, – Вы только поглядите! – Он указал на два чистеньких белых яйца у себя под ногами. – Нашел их под двумя новыми птицами.

– Ну наконец-то они начали нестись!

– И подглядите на это. – Он сунул руку в курятник, порылся под курицей из предыдущей стаи. Когда фермер протянул к ней руку, птица кудахтаньем бросилась прочь, и Порот вытащил еще одно яйцо.

– Видите? Новый корм работает! С ней снова все в порядке!

И правда, яйцо в руках фермера выглядело округлым и здоровым, с нормальной твердой скорлупой.

– Прямо загляденье, – сказал Фрайерс. – Я соскучился по утренним омлетам.

– Да, – согласился Порот, – я тоже, – он задумчиво уставился на яйцо.

– Наверное, стоит отнести их в дом?

– Эти два, – сказал Порот, указывая на те, что лежали у его ног, – но не это. Оно уже оплодотворено, я только что почувствовал, как оно подрагивает. Вот, возьмите, – и он неожиданно сунул яйцо в руки Фрайерсу.

Фрайерс осторожно взял его и подумал о животе Лотти Стуртевант. Яйцо было теплее, чем он ожидал. Внутри что-то едва заметно нетерпеливо двигалось. Фрайерс поспешно отдал яйцо Пороту, который вернул его в гнездо старшей курицы.