class="v">         красотою изысканной дышит.

Будто свой жребий

         узнать захотел он у моря Наруми[571],

Князь, утирая слезу,

         предавался безрадостной думе.

Вот уж и Восемь мостов —

         Яцухаси, что в землях Микава.

Здесь к Нарихире[572] пришла

         этих строчек крылатая слава:

«В шелке китайских одежд…» —

         вспомнил князь над бурлящим потоком

И сокрушенно вздохнул

         о своем злоключенье жестоком:

«Нити реки меж камней[573]

         разрываются снова и снова.

Так же и сердце мое

         разорваться от боли готово!»

Мост Хомана[574] перешли.

         В шуме ветра меж кронами сосен

Ропот мятущихся волн

         был под вечер уныл и несносен.

Ведь неслучайно подчас

         даже в дни тишины и покоя

Сумерки душу томят

         непонятной, тревожной тоскою…

Так, укоряя судьбу,

         исчисляя несчастья и беды,

Прибыл под стражею князь

         в небольшое селенье Икэда.

Ночь провели они в доме госпожи Дзидзю; ее мать Юя была здешней хозяйкой дев веселья.

— О диво! — воскликнула Дзидзю, увидав Сигэхиру. — Бывало, в прежние времена я не смела даже через людей послать ему робкий привет, а теперь он сам очутился здесь, в таком захолустье! — И она преподнесла Сигэхире стихотворение:

       В пути истомившись,

найдете вы жалкий ночлег

под кровлею ветхой —

о, как нестерпима, должно быть,

тоска по цветущей столице!

Сигэхира ответил стихотворением:

       В пути истомившись,

по родине я не грущу —

невольный скиталец,

я знаю, что радостей жизни

не видеть мне в милой столице…

— Кто эта женщина? — спросил он. — Изящные стихи!

— Как, неужели вы не знаете? — почтительно отвечал ему Кагэтоки. — Князь Мунэмори, глава рода Тайра, пребывающий ныне в Ясиме, в бытность свою правителем здешней земли[575] так любил эту женщину, что увез ее с собой в столицу, когда его отозвали назад. Она же все время молила его отпустить ее обратно на родину, потому что здесь оставалась ее престарелая мать. Но князь Мунэмори не соглашался. Тогда она сложила стихотворение — а было это как раз в начале третьей луны, в пору цветения сакуры.

       Что делать, не знаю.

Так жаль расставаться с весной

в столице цветущей, —

но в дальних краях, на востоке,

родные осыпаются вишни…

Тогда князь отпустил ее, и она опять вернулась сюда. Это лучшая поэтесса на всей Приморской дороге!

       Дни незаметно текли,

и уже их сменилось немало.

Так по пути на восток

середина луны миновала.

Вишня в окрестных горах,

словно снег запоздалый, белела.

В дымке улавливал взор

островов и заливов пределы.

В том безотрадном пути

вспоминал Сигэхира о многом,

Думал о славе былой,

о грядущем уделе убогом…

Мать Сигэхиры, госпожа Ниидоно, сокрушалась, что у сына до сих пор нет потомства, о том же горевала и супруга его Дайнагонноскэ; обе молились богам и буддам, но молитвы не помогали. Теперь, вспомнив об этом, Сигэхира промолвил:

— Хорошо, что боги не услышали их молитвы! Если б у меня были дети, я страдал бы еще сильнее!

       Путь их лежал на восток

         через горы, все прямо и прямо.

Там миновали в свой срок

         и вершину Сая-Накаяма.

Пленник в бессильной тоске

         слезы лил на рукав, понимая —

Больше не видеть ему

         несравненного горного края[576].

Стежку в Уцунояма

         проводил он невидящим взглядом:

Травы укрыли тропу

         мрачным темно-зеленым нарядом[577].

Двинулись дальше, и вот

         за Тэгоси открылся им вскоре

Снежный сверкающий пик

         в поднебесном лазурном просторе.

«Что там за круча вдали, —

         Сигэхира спросил, — кто мне скажет?» —

«В Каи гора Сиранэ», —

         отвечали учтивые стражи.

Слезы с ланит отерев,

         любовался он дивной картиной

И сочинял про себя

         пятистишье в манере старинной:

«Пенять не пристало

         на то, что прожита жизнь

в заботах бесплодных,

         если было тебе дано

видеть в Каи пик Сиранэ…»

Через один переход

         миновали заставу Киёми.

Фудзи влекла на восток,

         над равниной застывшая в дреме.

С севера встали стеной

         Аояма — Зеленые горы.

Сосны там пели меж скал,

         расточая на ветер укоры.

С юга морей синева

         пролегла без конца и без края.

Мерно катились валы,

         на прибрежный песок набегая.

На Асигара-горе

         поклонились святилищу бога,

Что сочинил эту песнь,

         знаменитую прелестью слога:

          «Если б любовью жила,

Исхудала бы, верно, в разлуке —

         Стало быть, сердцу ее

Незнакомы любовные муки…»[578]

Вот уж давно позади

         речка Марико, лес Коюруги,

Оисо и Коисо — бухты,

         славные в здешней округе,