После этого в разговоре наступила пауза, которая потребовалась для того, чтобы Луис мог обдумать сказанное Дином. А тот между тем не унимался и продолжал гнуть свою линию:

– Если я приеду в Чили, меня уничтожить они не посмеют, поскольку я американский гражданин. К тому же один из активных сотрудников Всемирного совета мира. Единственное, что возможно, – это арест. Но долго держать меня они не посмеют по тем же перечисленным причинам.

Видимо, резон в словах Дина был, поскольку Луис прервал свое молчание и, пожав Дину руку, сказал:

– Хорошо, мы подумаем над этим вариантом. Но, в любом случае, ты отчаянный человек, Дин.

– Мой отец выражался по этому поводу более грубо – он говорил, что его средний сын – глупец без тормозов, – не скрывая довольной улыбки, ответил Дин.

Жизнь Дина в ГДР можно вполне назвать благополучной. Вместе с Вибке они живут в юго-восточном пригороде Восточного Берлина Раухфангсвердер рядом с тихим озером. Эту квартиру им помогли получить власти страны, а если конкретно – лично Хонеккер. Дин даже допущен в круг высших германских руководителей и иногда видится с ними на теннисных кортах в привилегированном поселке Вандлиц в 23 милях севернее Восточного Берлина.

Этот поселок был построен еще при Ульбрихте, в 1960 году, и к середине 70-х уже насчитывал 23 особняка, в которых проживали высшие руководители ГДР. Здесь было все, чтобы жители Вандлица ни в чем не нуждались: магазины, бытовые учреждения, бассейн, сауна, спортивные площадки и т. д. Периодически приезжая туда, Дин видит не только Хонеккера, но и шефа «Штази» Эриха Мильке и Альберта Нордена. Последний, правда, в теннис не играет в силу своего возраста (в 1974 году ему исполнилось 70 лет), однако любит сидеть на лавочке и наблюдать за игрой других. Однажды, когда Дин доиграл очередной сет и присел отдохнуть рядом с Норденом, он задал ему вопрос, который давно вертелся у него на языке:

– Вы знаете, как в народе называют этот поселок?

Норден ответил не сразу, а сначала смерил Дина внимательным взглядом, после чего на хорошем английском задал ответный вопрос:

– А ты откуда услышал это название?

– В случайном разговоре на «ДЕФА».

– Понятно, – усмехнулся Норден. – Думаешь, мы здесь отгородились от народа и находимся в абсолютном неведении относительно того, что о нас думают простые люди? Зря ты так думаешь. У Мильке очень хорошая служба, которая регулярно информирует нас, что происходит за этим забором. От него я и услышал народное название этого поселка – Вольвоград. Правильно?

Дин в ответ утвердительно кивнул головой.

– Я очень хорошо понимаю, какие мысли тебя обуревают, Дин, но с этим ничего не поделаешь – несмотря на то что все наши лозунги провозглашают о том, что народ и партия едины, однако между руководством и народом должна сохраняться некая дистанция, – после некоторой паузы продолжил разговор Норден. – Так легче жить обеим сторонам.

– Вы так думаете? – В голосе Дина сквозило неприкрытое сомнение.

– Абсолютно. Ты же был во многих социалистических странах и видел примерно одно и то же. Так что мы ничего нового не открываем.

– А вы не боитесь, что эта дистанция со временем превратится в пропасть?

– А вот здесь ты заблуждаешься, – покачал головой Норден. – Во-первых, я уже говорил, что Мильке регулярно информирует нас о ситуации в обществе. Во-вторых, мы часто бываем на местах и собственными глазами видим, как живут люди. Ты ведь уже больше года живешь в ГДР, а до этого бывал у нас неоднократно. Скажи, разве наши люди живут хуже, чем, например, в Советском Союзе? Ты разве не слышал, что нашу страну называют «витриной социализма»?

– Да, ваши люди живут неплохо, – согласился Дин со своим собеседником. – Но то, что имеете вы, руководители, намного превосходит уровень жизни простых людей. И это их злит. Вы не боитесь, что рано или поздно эта злоба может обернуться бедой?

– Не боюсь, поскольку знаю главное условие: не надо перегибать палку. Да, мы живем лучше простых людей, но не настолько, чтобы эти самые люди нас ненавидели. К тому же в процентном отношении мы составляем мизер. Неужели ты считаешь, что было бы лучше, если бы мы жили вместе с простыми гражданами в панельных домах и ездили в общественном транспорте? Вот покойный Сальвадор Альенде пытался жить по таким правилам – частенько приглашал в президентский дворец простых людей из шахтерских поселков, горожан, индейцев. Иной раз сам ездил работать на стройки, орудуя киркой или собственноручно разгружая машины. Не спорю, это прекрасные порывы, однако это чистой воды популизм. И сентябрьский путч 73-го года это хорошо высветил: большинство того самого народа, с которым Альенде работал на стройке или на заводе, не захотели прийти на помощь своему президенту. А почему? Да потому, что люди, тесно общаясь с ним, узнали не только его достоинства, но и недостатки. Он перегнул палку в своем популизме.

– То есть вы хотите сказать, что он перестал быть для них идолом? – спросил Дин.

– Пусть будет так, – согласился Норден. – И не надо бояться этого слова. Мы хоть и живем в двадцатом веке, однако тяга к идолопоклонству у наших современников не менее сильная, чем это было несколько веков назад. И тут не имеет значения, что мы строим: капитализм или социализм. Более того, в капиталистическом обществе это явление имеет куда более уродливые формы. Вспомни, что творится вокруг тех же звезд эстрады или кино. Что происходило с миллионами людей, когда они приходили на концерты «Битлз» или видели живую Мэрилин Монро? А как они поклонялись президенту Америки Джону Кеннеди?

– Во всяком случае, не так, как это было при Сталине, – попытался возразить Дин.

– Культ личности Сталина случился тогда, когда социализм делал только первые шаги, – все тем же бесстрастным голосом ответил Норден. – И у этого явления были объективные причины: Советский Союз был со всех сторон окружен враждебными государствами, и, чтобы выжить, ему нужно было вокруг кого-то сплотиться. Сталин стал цементом этого государства в прямом и переносном смысле – он был настолько жесток, что иной раз казалось, будто он сам сделан из камня. Но только такой твердокаменный политик мог вывести страну в мировые лидеры. Будь на месте Сталина другой человек, его бы история давно стерла в порошок.

– А вы лично видели Сталина? – поинтересовался Дин.

– Конечно, я ведь член партии с 20-го года, а в середине 30-х неоднократно бывал в Москве, в том числе и в Кремле. Сталин живой и Сталин на картинках – два разных человека. Я всегда поражался, как этот, в общем-то, невзрачный с виду человек сумел стать тем, кем он стал – великим руководителем. Эту загадку я лично до конца так и не раскрыл.

– Зато вы хорошо разбираетесь в мыслях и чаяниях своего народа.

Уловив некую усмешку в устах Дина, Норден отреагировал на это с раздражением:

– Ты зря иронизируешь по этому поводу. Мы допустили тебя в наш круг потому, что считаем разумным человеком. Жить все время с революцией в сердце – вещь опасная. Истинный революционер должен пройти путь от чистого идеалиста до холодного прагматика. Только в таком случае он может принести пользу своему делу. Я лично этот путь прошел. Когда я вступил в компартию, я был 16-летним подростком. Наивным идеалистом, на котором не было даже нормальных штанов и рубашки. Через пятнадцать лет этот идеализм из меня выветрился, когда я чудом сумел не попасть сначала под сталинский молох, а потом и под гитлеровский. Жизнь меня обтесала. То же самое она сделает и с тобой, причем чем раньше это произойдет, тем лучше. Хотя ты изо всех сил сопротивляешься этому процессу.