Сократилин свернул с дороги в обгоревший сад, сломал чудом уцелевшее прясло забора, растоптал жухлый малинник и покатил по усадьбе хутора. На краю овсяного поля стояла почерневшая ржаная скирда. Проезжая мимо скирды, Сократилин заметил в соломе ребро бочки. Он выскочил из машины, разгреб солому, понюхал.

— Бензин! — крикнул Богдан и, не раздумывая о том, чья это бочка и как она попала в скирду, покатил ее к машине.

— Есть возможность заправиться, — сказал он.

— А как? Ничего у нас нет: ни ведра, ни кружки.

Сократилин дико посмотрел на Могилкина.

— Было же ведро. Это… мятое, ржавое!

— Там, в лесу, осталось.

— Ух ты, шляпа! — простонал Богдан и беспомощно оглянулся.

У скирды стояли рослый рыжебородый литовец и женщина с ребенком на руках. С обеих сторон держались за подол женщины красноголовые девочки.

— Что смотрите? — смущенно спросил Левцов и, не получив ответа, еще больше смутился. — Помогите! Дайте ведро — машину заправить!

Угрюмый взгляд литовца озадачил Сократилина. Но все же он с помощью рук попытался объяснить рыжебородому, что им позарез надо ведро. Литовец посмотрел на жену, что-то ей сказал. Она заговорила быстро и возмущенно. Литовец махнул рукой и ушел за скирду. Вернулся он с ведром и сердито швырнул его к ногам Сократилина.

— Спасибо, — сказал Левцов.

Когда баки танка залили бензином, Сократилин отнес литовцу ведро, поклонился и протянул руку. Литовец что-то пробормотал в ответ.

Танк потащился по рыхлому овсяному полю. Овес набирал силу. Был он темно-зеленый, густой, шелковистый. Легкий ветерок гонял по нему серебристые волны. Сократилину, в душе крестьянину, давить посев несчастных погорельцев было так стыдно, что у него горели уши, и Богдан молил бога, чтоб поскорей это поле кончилось.

Наконец танк выехал на едва заметную полевую дорожку. Среди еще зеленых полей она стелилась пестрым половиком — так густо поросла она белой кашкой, золотистой медуницей, лиловым мышиным горошком и васильками. Ехать по такой дорожке было одно удовольствие не только «экипажу», но и самой «бэтэшке». Мотор не надрывался. Он, как старый ворчун, добродушно порыкивал. К сожалению, дорога скоро оборвалась на краю кочковатого лога с выжженной солнцем сивой колючей травой. На дне лога в ярко-зеленом мхе копошился ручеек. Сократилин направил танк по течению ручейка. Почему? Да просто он не знал, куда ехать.

В небе уже, как челноки, сновали «мессершмитты». Стороной проплыли на бомбежку брюхатые «юнкерсы». Кочковатый лог пересекла дорога, тоже полевая, но хорошо накатанная. По ней перебрались через овражек и попали на луг. Пестрый, веселый, он цвел вовсю.

— Покосы здесь на ять! — воскликнул Могилкин.

Восторг Могилкина не тронул Левцова. Городской житель, он был совершенно равнодушен к красотам природы. Да к тому же ему было сейчас не до красот. Левцов усердно обгрызал кусок сала.

— Что ж ты обслюниваешь, как личную собственность? — обиженно сказал Могилкин.

— Не весь. С одного угла, — пробормотал Левцов, силясь укусить упругую, словно резиновый каблук, свинину.

За лугом «бэтэшка» нырнула в плотный, как стена, кустарник. Дорога здесь была такая, что, если б не искусство водителя, танк застрял бы в этом кустарнике на веки вечные. Но, оказывается, это были только цветочки. Ягодки ждали впереди. Танк заехал в болото. Правда, дорогу по болоту литовцы вымостили бревнами. Бревна положили, не скрепив, кое-как. Танк полз по ним, как по клавишам. Вдруг Сократилин резко посадил машину на тормоза. Дальше бревен не было.

— Приехали с орехами, — мрачно пошутил Могилкин.

Богдан вылез из машины, измерил разрыв между бревнами.

— Не больше двадцати метров, — сказал он.

— Все, доездились, — усмехнулся Левцов. — Теперь полетим на аэроплане с пропеллером в кармане.

— Пешком никогда не поздно, — возразил Сократилин. Он не хотел бросать машину. Да теперь и стыдно было ее оставлять в болоте. Если бы Левцов или Могилкин спросили Сократилина: «Почему?», он сказал бы просто: «Пока нам с ней везет».

— Быстро перетаскивать бревна и подкладывать под гусеницы! — скомандовал Богдан.

Левцов протяжно свистнул.

— Из болота тащить бегемота? А ну ее, старшина, к богу! Поехали на одиннадцатом. У нас автомат, два пистолета.

«А может, в самом деле пешком…» — подумал Сократилин и посмотрел на Могилкина:

— А ты что скажешь?

Могилкин пожал плечами, поймал на щеке слепня, не спеша раздавил его и наконец изрек свое мнение. Оно было и «за» и «против». Вначале Могилкин заявил, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти, а потом — наоборот.

Сократилин укрепился в решении вытащить машину из болота.

— Можете убираться, если у вас хватит совести бросить меня здесь одного. Где бы вы сейчас были, если б не танк? Гниды вы, а не люди! — И, видя, что оскорбление не тронуло «экипаж», добавил: — Плоские гниды.

Могилкин с Левцовым стояли, опустив головы. Их жрали слепни с комарами, но они даже не отмахивались. Сократилин притащил бревно, положил его перед машиной, вдавил в мох и стал каблуком загонять под гусеницу. Второе бревно приволок Могилкин. Когда Сократилин отправился за третьим, его остановил Левцов:

— Ладно, старшина, ты укладывай, а мы будем подтаскивать.

«Экипаж», чтоб загладить вину, работал остервенело. Могилкин вымазался в грязи с головы до пят. Мох у него торчал даже из ушей. Левцова одолели комары. Сократилину с Могилкиным тоже от них доставалось, но не так, как Левцову. Он комарам, видимо, нравился больше, и они тучей носились над ним. И когда они уже вылезли из болота и машина бойко катила по молодому, веселому, березовому леску, усыпанному цветущей земляникой, Левцов все еще не мог успокоиться. Он ругал комаров, войну, себя и Сократилина с Могилкиным.

Остановились перекурить, малость подзаправиться, послушать, где гудит и ухает. Обкусали со всех сторон сало, покурили.

Гремело и ухало на северо-западе. А прямо и справа было так же тихо и мирно, как и в лесу. Доносилось постукивание дятла, тинькала синица, шлепала листьями беспокойная осина. Взлетел бекас и заверещал, как молодой ягненок.

— Вы думаете, это он горлом? — спросил Могилкин и сам же ответил: — Это он перьями. Перья у него такие.

Никто ему не возразил. Левцов вообще его не слушал. Раскинув ноги, он лежал на спине, пускал в небо сизые кольца дыма и блаженно жмурился. Искусанное комарами лицо теперь не чесалось. Оно слегка позуживало, как будто его ласково щекотали. Сократилин думал: «Сколько теперь времени?» По его подсчетам, в болоте они проторчали часа два, а то и больше.

Солнце подтягивалось к зениту. И деревья на глазах вбирали в себя тени. Ветер замирал. Появившееся было на небе облачко растаяло. День обещал быть знойным, удушливым. А пока в лесу было тепло и уютно. Под зеленой шапкой можжевельника на сморщенном листке манжетки искрилась росинка. И все вокруг торопилось насладиться жизнью и оставить после себя кое-что. Цвела земляника, цвела рябина, и черника цвела с можжевельником. А одуванчик уже отцвел. Из желтой корзинки он превратился в дымчатый пузырь и готовился при попутном ветре разбросать по свету свое бесчисленное потомство.