Хрипло ударили часы над входом: без четверти полдень. Перл выскочила из лифта, заранее роясь в кошельке. Консьерж окинул ее равнодушно-глумливым взглядом и молча распахнул дверь. Недоумевая, Перл поспешно вышла на улицу.

Пустынный в предпраздничное утро бульвар был сплошь сепия — корявые голые вязы, рыжие пятна мертвой листвы. Даже бордюры из вечнозеленого самшита, казалось, подернулись ржавчиной. Утренний бриз разогнал смог, обнажив хрусткое бледное небо. Ветер нес с собой зимнюю промозглость, запах загустевшей от холода морской воды. Перл прошлась по тротуару, приостановилась у афишной тумбы, поджидая таксомотор.

С плаката сверкал демоническим взглядом Шаляпин. Вокруг русской звезды назревал скандал. Поговаривали, что знаменитый бас, едва успев приехать, поссорился с Гибким Шульцем; предсказывали полный провал; пророчили невиданный успех. В голове вновь зазвучала ария Левиафана. Ходили слухи, что Шаляпин способен исполнить ее так, как было задумано великим композитором, гением и безумцем, не бравшим в расчет пределы человеческих сил. На премьеру не попасть, полный аншлаг, билетов неделю как не достать. Тушинский обещал контрамарку, да позабыл. Перл вздохнула и перевела взгляд на соседнюю афишу — будто в пику мрачным тонам «Левиафана», она пестрела всеми цветами радуги. Рекламировали новую приключенческую фильму. Мраморные плечи героини были обнажены. Надменный изгиб бровей над прозрачными глазами, загадочная полуулыбка… Вся она была белая, округлая, статная, ничуть не похожая на прежнюю, бойкую и смешную Полину. Горбун рядом с ней казался не зловещим, а жалким. «Быстро же они», — прошептала Перл. Долгожданное избавление от надоевшей роли вместе с радостью принесло и горечь.

Из задумчивости вывело гудение мотора: сверкая лаком и плюясь угольным дымом, приближался таксомотор. Перл метнулась к краю тротуара, замахала рукой.

— На киностудию, — бросила она, устроившись на кожаном сиденье. Ослепительно улыбнулась в зеркальце перед шофером, воображая: полутемный кабачок, папиросный дым, автомобильные очки подняты на лоб. Со стуком сдвигаются кружки с пивом. «Вообразите, кого я сегодня вез! Саму Перл Уизли!»

Вислоусый шофер, неуклюжий в толстом свитере под хромовой курткой, поправил кепи и хмуро взглянул в зеркало:

— Это у Стаббовых пристаней, что ли?

Перл кивнула, погасив бессмысленную улыбку. Не узнал. Холодок страха заставил поплотнее стянуть на груди пелерину. А ведь Гюнтер предупреждал: стоит шагнуть в сторону — и ты на дне. Публика неблагодарна, ей подавай привычное. Но — безделица ведь, глупость, ничуть не лучше, чем представлять по кабакам непристойные сценки, как сто лет назад, в прошлой жизни: «Белошвейка и китобой», «Приключения плетельщицы», сальные шуточки, гогот отребья… И Гюнтер, в светлом полосатом костюме и с толстой сигарой в зубах, неизвестно как забредшей из далекой волшебной жизни, где пьют шампанское и играют настоящие роли, лоснящийся как дирижабль — спаситель, благодетель. «Из вас выйдет прелестная фильмовая актриса… Как раз ищу девушку на комедийную роль — вы мне совершенно подходите. Я сделаю вас знаменитой, поверьте…» Доверительно наклонял розовое усатое лицо: «Пришлю за вами автомобиль. Постарайтесь уйти тихо — у вашей… режиссерши, — он выразительно подвигал мохнатыми бровями, — могут быть возражения». Он еще не знал об Одноруком Крассе, усмехнулась Перл.

Обещанное сбылось. Еще вчера лицо Перл мелькало на открытках; афиши с ее портретом висели на каждом углу. Полина в объятиях спортсмена и исследователя, счастливо спасенная из начиненного ловушками древнего храма. Полина на палубе броненосца: белый берет, короткая юбочка, бинокль в руке; капитан смотрит с любовью и тревогой — уже спускают на воду батисферу, и Полина вот-вот спустится в бездны за новой порцией сокровищ. Полина, привязанная к столбу, в окружении пляшущих каннибалов, платье разорвано — пикантно. «Пенни, деточка, из вас вышла очаровательная жертва, — гудит Тушинский, наткнувшись на Перл на вечеринке, и его большая мягкая рука будто случайно падает на голое плечо. — Случайно забрел в кинотеатр, знаете ли, — оборачивается он к остальным, — спасался от дождя». Понимающие смешки. «Но позвольте, это же не искусство!» — восклицает сморщенный юнец в монокле. «Бросьте, голубчик, я получил массу удовольствия». — «Может, вы еще и графическими романами не брезгуете?» Хохот. Тушинский с улыбкой разводит руками. Перл хихикает вместе со всеми — ах, вцепиться бы ногтями в эти рожи, в эти шакальи рожи, с визгом, в кровь… Так ли они говорили, когда каждая новая серия о Полине собирала полные залы?

— Они узнают, они все еще узнают, — прошептала Перл.

— Что? — переспросил шофер.

— Я могу, — Перл сжимала кулаки, вдавливая ногти в ладони. — Я — Аделида. Я, я.

— Меня Миклош зовут, — неохотно откликнулся шофер, и Перл расхохоталась, очнувшись. В зеркальце виднелись обиженные глаза водителя, и это вызвало новый приступ смеха. Перл прижала руку ко рту и согнулась, уткнувшись лицом в колени.

Впереди уже виднелось ячеистое марево Стаббовых пристаней. Перл торопливо отвернулась — от вида Мертвого порта по коже пробегал холодок страха. Вновь подумалось, что пустырь между заброшенным портом и старым кладбищем — не лучшее место для киностудии. Будь воля Перл, она бы сюда и близко не подошла. От Красса она знала кое-что о тайной жизни Стаббовых пристаней. С одной стороны — слуги китов, с другой — их жертвы, и бедная Перл… нет, Аделида — посередине. Перл нахмурилась, прищелкнула пальцами: это может пригодиться, это можно сыграть…

Таксомотор остановился у лабиринта жестяных ангаров. Когда-то здесь были мастерские, производящие механических слуг, но фабрикант разорился, и здания были куплены под киностудию. Поговаривали, что дело не ограничивалось автоматами: в ангары часто наведывался Вивисектор; иногда под покровом ночи подъезжали крытые грузовые платформы, из-под парусины доносились стоны и плач. При постройке нового павильона откопали несколько медных деталей причудливой формы и человеческий череп. Впрочем, все это были слухи.

Перл рассеянно расплатилась и вышла из автомобиля. Ветер басово гудел среди жестяных стен, — будто напевает арию Левиафана, подумалось вдруг. Густой, китовый голос, который хотелось слушать и слушать. Перл тряхнула кудрями, коротко рассмеялась — да что с ней сегодня? Будто сомских бобов наелась.

— Вы к кому, барышня? — окликнул подслеповатый швейцар. Перл покачала головой: ну и денек. В гримерку заходить не стала — не терпелось поделиться едва оформившейся мыслью с режиссером.

В огромном павильоне царил полумрак; лишь вдалеке мелькал свет. Оттуда доносились стрекот кинокамеры и голоса — Перл разобрала недовольный рокот режиссера. Она шла, с грустной насмешкой рассматривая старые декорации. Две фанерные стены, драпированные темным штофом, массивная мебель: кабинет миллионера, отца Полины. Механический питон работы Нормана Планкетта. По губам Перл скользнула нежная улыбка: неудачливый механик, узнав, для чего предназначена кукла, обложил металлические сочленения слоем ватина и только потом обил тканью, раскрашенной под питонью шкуру. Пыльное чучело попугая. Еще загородка — кровавый притон, зловещее логово Скрюченной Руки. Намалеванные на картоне джунгли, несколько тростниковых хижин, в центре — гигантский чугунный котел, на закопченном дне которого выбит номер подразделения морской пехоты. Акулий плавник из папье-маше — без акулы. Изогнутый кусок жести — сегмент батисферы, заклепки нарисованы торопливой рукой. Лишь бы побыстрее снять новую фильму, чтобы подогреть угасающий интерес публики. Сценарист одурело сверкает очками и рвет всклокоченные волосы.