– О чем это он? – спросил Ирода Николай Дамасский, вконец запутавшийся в существе разговора между царем и Менахемом, невольным слушателем которого стал.

– Пророчествует о наступлении времен, – ответил разочарованный ответом Менахема Ирод, – когда все мы превратимся в ессеев, и каждый из своего станет давать другому все, что ему нужно, и получать у товарища то, в чем сам нуждается.

– Хорошо бы при этом, – заметил Николай Дамасский, – чтобы у каждого в изобилии было все, из чего можно часть отдать другому, а у товарищей наших то, в чем мы испытываем нужду.

Ночью Ироду приснился обритый наголо Бог с размытыми чертами лица; Бог этот держал руку Свою на руке Ирода и говорил:

– Вот, Отрок Мой, которого я держу за руку, избранный Мой, к которому благоволит душа Моя. Положу дух Мой на него, и возвестит народам суд. Не возопиет и не возвысит голоса Своего, и не даст услышать его на улицах. Трости надломленной не переломит, и льна курящегося не угасит; будет производить суд по истине; не ослабеет и не изнеможет, доколе на земле не утвердит суда, и на закон Его будут уповать острова [316].

Волосы на голове Бога стали отрастать, появилась и стала расти борода, черты лица проясняться, и вот вместо Бога перед Иродом возник Менахем. Ирод спросил его:

– Скажи, как могло случиться, что я, не еврей, стал царем над евреями?

– Разве неведомо тебе, что власть не от рода в род? [317]– отвечал ему Менахем, и всегдашняя улыбка исчезла с губ его, а глаза сделались грустными. – Никому не дано предугадать помыслы Предвечного.

– Когда-то, когда я был еще ребенком, ты напророчествовал, что я буду царствовать счастливо, – напомнил Ирод.

– А разве ты не счастлив? Боюсь только, что ты забыл о моих ударах. А удары те должны были послужить тебе знаком переменчивости судьбы. Все было бы прекрасно, если бы ты всегда любил справедливость и благочестие, равно как всегда был мягок со своими подданными. Но я, который знает все, знаю, что ты не таков. Правда, ты счастлив, хотя и не сознаешь этого, и будешь счастлив и впредь, как никто другой, и обретешь вечную славу. Но вместе с тем ты забудешь о благочестии и справедливости. Тень испытаний и искушений лежит на доме твоем, как твоя собственная тень легла на народ твой, когда ты задумал возвести храм Предвечному. Сказано: «Не верьте другу, не полагайтесь на приятеля; от лежащей на лоне твоем стереги двери уст твоих. Ибо сын позорит отца, дочь восстает против матери, невестка – против свекрови своей; враги человеку – домашние его» [318]. Все это известно Предвечному, и в конце своей жизни ты вспомнишь о Его гневе на тебя. А теперь я возвращаюсь к братьям моим, я загостился у тебя.

– Подожди, побудь со мной еще немного, – попросил Ирод. – Скажи, как долго я буду еще властвовать над Иудеей?

Менахем, казалось, не слышал его.

– Будет ли мое царствование продолжаться десять лет? – спросил еще Ирод.

– И двадцать лет, и тридцать, – ответил Менахем. – Мне пора.

– Разве тебе плохо в доме моем? – спросил Ирод.

– Мне пора, – повторил Менахем.

– Скажи хоть, что надлежит мне делать?

– Тебе это лучше ведомо, – сказал Менахем. – Не пристало мне, червю в сравнении с тобой, поучать царя, что ему надлежит делать. Ты избран Предвечным, и через испытания и искушения, которые ниспосылает на тебя Господь, Он творит твоими руками будущее.

Наутро Ирод, проснувшись, не удивился, когда ему доложили, что ночью ессей покинул дворец. Не удивился он и сообщению ночной стражи о том, что некий оборванец, при котором не обнаружено решительно ничего, что могло бы навести на мысль о его злокозненности, назвался гостем Ирода, который пришел в Иерусалим на освящение храма Господня, а теперь возвращается к своим братьям.

1

В день, когда Менахем покинул Иерусалим, над городом разразился страшной силы ураган. Он принес с собой черные клубящиеся тучи, пролившиеся буйным дождем. Низкие голубые молнии разрывали небо и сопровождались оглушительным громом. Ветер вырывал с корнем деревья, бросал на землю, где их подхватывали бурлящие мутные потоки и несли вдоль узких улиц, образуя преграды. Ураганом и дождем были полностью сметены постройки на базарной площади, сломанные деревья задавили насмерть женщину с ребенком, одного вола и двух ослов. От очередного удара молнии загорелся дом бедняка в Нижнем городе, и огонь от него грозил перекинуться на соседние постройки.

Иерусалимцы, не зная, за что им такая напасть, бежали под надежные стены Храма, где находили спасение от разыгравшейся стихии. Первосвященник Иисус, сын Фабия, желая успокоить их, читал им стихи о злоключениях праведника Илии, бежавшего к горе Хорив от преследований бесстыдной любодейки Иезавели, подучившей своего мужа, царя Ахава, и весь народ израильский творить бесстыдное пред очами Предвечного: «И вошел он там в пещеру, и ночевал в ней. И вот, было к нему слово Господне, и сказал ему Господь: чтó ты здесь, Илия? Он сказал: возревновал я о Господе, Боге Саваофе; ибо сыны Израилевы оставили завет Твой, разрушили Твои жертвенники, и пророков Твоих убили мечем; остался я один, но и моей души ищут, чтоб отнять ее. И сказал [Господь]: выйди и стань на горе пред лицем Господним. И вот, Господь пройдет, и большой и сильный ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы пред Господом; но не в ветре Господь. После ветра землетрясение; но не в землетрясении Господь. После землетрясения огонь; но не в огне Господь. После огня веяние тихого ветра…» [319]

Стихия, обрушившаяся на Иерусалим, прекратилось столь же внезапно, как и началась. Следом за ней наступила затяжная засуха. Столица Иудеи изнемогала от зноя, растительность в городе и вне стен его пожухла, обезвоженная земля потрескалась. Засуха стала быстро распространяться по окрестностям и вскоре охватила всю страну. Урожай погиб полностью. Земля не дала и того, что обыкновенно дает, даже если ее не возделывают. Люди и скот подъели припасы, остававшиеся с прошлого года, а когда исчезли и эти припасы, наступил голод. Вместе с голодом в Иудею пришли болезни. Люди и скот умирали тысячами. Казалось, сам Предвечный наслал на страну мор, дабы свершилось реченое в Писании: «Как потускло золото, изменилось золото наилучшее! камни святилища раскиданы по всем перекресткам. Сыны Сиона драгоценные, равноценные чистейшему золоту, как они сравнены с глиняною посудою, изделием рук горшечника! И чудовища подают сосцы и кормят своих детенышей, а дщерь народа моего стала жестока подобно страусам в пустыне. Язык грудного младенца прилипает к гортани его от жажды; дети просят хлеба, и никто не подает им. Евшие сладкое истаивают на улицах; воспитанные на багрянице жмутся к навозу. Наказание нечестия дщери народа моего превышает казнь за грехи Содома: тот низринут мгновенно, и руки человеческие не касались его. Князья [320]ее были в ней чище снега, белее молока; они были телом краше коралла, вид их был, как сапфир; а теперь темнее всего черного лице их; не узнают их на улицах; кожа их прилипла к костям их, стала суха, как дерево. Умерщвляемые мечем счастливее умерщвляемых голодом, потому что сии истаивают, поражаемые недостатком плодов полевых. Руки мягкосердных женщин варили детей своих, чтоб они были для них пищею во время гибели дщери народа моего» [321].