– Вы откуда родом? Не из Белоруссии? – спросил он вместо этого.

– Из Белоруссии. Только жил там мало. В двадцатом году родители разом померли от тифа. И пошел беспризорничать. До Ташкента доехал, как у Неверова. А вы почему спросили?

– Немного по говору чувствуется.

– Значит, с детства въелось.

– А с тех пор не были в Белоруссии?

– Нет. То есть был, стоял по гарнизонам, но это уж другой говор – армейский.

– Вот, кажется, и Баталов, – сказал Лопатин, услышав голоса у входа в блиндаж и подымаясь.

Климович тоже поднялся и, оправляя гимнастерку, еще раз подумал, что выскажет в лицо Баталову все, до конца.

Но вместо Баталова в блиндаж вошел его заместитель, майор Худяков, в каске, в накинутой на плечи и завязанной у горла плащ-палатке. Он быстро пересек блиндаж и, словно не замечая Лопатина, даже толкнув его, сел рядом, устало бросив на стол обе руки, потом рассеянно посмотрел на свечу, на Климовича, на Лопатина и сказал: «Баталова убили», – голосом, в котором само отсутствие всякого выражения обозначало высшее отчаяние. «Убили», – еще раз сказал он, встал и пошел по блиндажу обратно, но у выхода повернул и быстро заходил взад и вперед.

Лопатин посмотрел на капитана-танкиста, словно приглашая его узнать то, о чем сам спросить был не в силах: как убили Баталова?

Но Климович молчал и ничего не спрашивал.

– Пуля в сердце, – наконец остановившись, сказал Худяков, сам отвечая на никем не заданный, но живший в блиндаже вопрос.

Что-то грохнуло. Это телефонист уронил телефонную трубку.

– Пошел вместе с Саенко смотреть местность, – продолжая Худяков, – сам, перед завтрашним боем. Для вас!

Он повернулся к Климовичу и сердито ткнул в него пальцем, как будто тот был в чем-то виноват.

– Искал, где танки смогут пройти. И пуля в сердце. Неизвестно откуда. Дурацкая. Как всегда, когда человек дорогой, так пуля дурацкая, – с ожесточением повторил Худяков, раскашлялся и сел в угол.

– А где Саенко? – тихо спросил Климович.

Худяков, у которого перехватило горло, молча показал рукой на дверь блиндажа.

Климович и Лопатин вышли наружу, в темноту. У входа в блиндаж стояло несколько человек. Лопатин узнал по голосам Саенко и полкового врача.

Саенко и врач стояли на дне траншеи, а наверху, на краю ее на уровне их плеч, лежало что-то длинное. Лопатин понял, что это тело Баталова.

– Двуколка не может въехать, все перекопано, – сказал в темноте чей-то голос.

– На сколько не доехала? – спросил врач.

– Шагов двести.

– Сейчас снесем, – сказал Саенко и, повернувшись и увидев фигуры Лопатина и Климовича, спросил: – Климович?

– Да.

– И я, Лопатин, – сказал Лопатин.

– Вот какое дело, – просто и печально сказал Саенко.

Он вылез из траншеи, присел на корточки рядом с телом Баталова и посветил на него фонарем.

Мертвое тело Баталова, до горла завернутое в две шипели, так, словно боялись, что ему будет холодно, лежало, вытянувшись, на санитарных носилках. На голове была фуражка. Усы казались особенно большими и черными на побледневшем лице, а на глазах лежало что-то, значения чего Лопатин в первую секунду не понял. Это были положенные вместо медных пятаков два винтовочных патрона.

Саенко снял патроны и поцеловал Баталова в закрытые глаза. Потом, отстранив санитара, сам схватился за ручки носилок у изголовья. Санитары стали вдвоем в ногах.

– Пошли, – сказал Саенко, не обращаясь ни к кому в отдельности.

Врач засветил фонарик и пошел впереди. Лопатин и Климович пошли сзади. Позади них, в темноте, шел еще кто-то, и Лопатин подумал, что это, наверное, ординарец Баталова.

– Вот как, Леша, – полуобернувшись, но не останавливаясь, сказал Саенко. – Все мы смертные. – И тут же сурово прикрикнул на санитаров, которые, перелезая через окоп, чуть не выпустили из рук носилок: – Не спотыкайтесь! Не лошади. Не дрова везем…

Двуколка стояла даже ближе, чем в двухстах шагах. Тело Баталова положили на двуколку, головой вперед. Ординарец сел в ногах.

Саенко больше ничего не говорил. Только, когда двуколка отъехала, он крикнул в темноту ординарцу:

– Перегрузишь на машину – сопровождай до медсанбата и возвращайся с той же машиной сюда, ты Худякову нужен!

Сказав это, он повернулся и, сопровождаемый всеми остальными, пошел обратно к блиндажу. У самого входа в блиндаж он отрывисто спросил Лопатина:

– Как там Худяков, очень убивается?

– По-моему, да, – сказал Лопатин. – Да и как же…

Саенко перебил его:

– Это вы мне не объясняйте, это мне тоже понятно. А Худякову командовать надо, полк на себя брать.

Когда они вошли в блиндаж, Худяков сидел за столом и, пригнувшись к стоявшему на табурете телефону, говорил с начальником штаба полка.

– Это, Сергей Сергеевич, мы потом с вами обсудим, – говорил он в трубку, – а пока перебирайтесь на наш НП, а мы на новый уйдем… Ничего не рано. Баталов приказал туда перейти. И я его приказ отменять не собираюсь. – И, хотя он говорил о том, что не собирается отменять приказ, в голосе его прозвучала властная нота. – У меня всё.

Он положил трубку и по старой привычке подчиненного поднялся навстречу Саенко.

– Вот, – словно извиняясь за то, что уже занялся делами, показал он на карту, лежавшую перед ним на столе, – смотрю еще раз обстановку.

– Разрешите сесть? – спросил Саенко, подчеркивая этим, что Худяков теперь командир полка.

– Посмотрел еще раз, – Худяков сел и жестом пригласил сесть остальных, – и кажется мне, что мы Красюку на завтра недодали артиллерии. Надо внести небольшой корректив.

– Где посоветуемся? – спросил Саенко. – Здесь или когда перейдем на новый НП?

– Можно и там.

– Сматывайте связь, – сказал Саенко связисту и встал. Горевшая на столе свеча бросала снизу неровные желтые блики на его некрасивое, сильное лицо.

– Не пришлось тебе увидеть Баталова. А он из-за твоих танков весь день переживал. Наша с ним вина, извини, – словно выполняя последнюю волю Баталова, сказал Саенко Климовичу и сунул в карманы задрожавшие руки.

Климович встал. Слова и голос Саенко заставили его вспомнить свои мысли, с которыми он шел сюда. Сейчас ему было стыдно за них.

– Завтра отплатим за Баталова, даю слово от всех танкистов! – гневно сказал Климович.

– Отплатим, да не оживим, – сказал Саенко с равнодушием непоправимости. Он сел на скамейку, вытянул из-за голенища пачку экземпляров армейской газеты и, взяв себе одну, бросил остальные на стол. – Почитаем, пока связь тянут.

Он сделал это потому, что все время испытывал потребность говорить о Баталове, а говорить не хотел. Раскрыв газету больше для того, чтобы заслониться ею, чем чтобы читать, он на странице увидел под сводкой боевых действий заметку Лопатина «У сопки Песчаной».