— Лебединым?

— Нет, это как-то примитивно. По-другому… — Вася чесал затылок, бородку. — Остров Гангко. Также они кричали? Гангко… Короче, остров Ганга.

— А по-моему, они кричали: ви-си-ви-си, ги-ги, ви-си-ви-си, ги-ги.

— Хых, почти Вася-Вася? А «Валя-Валя» не кричали?.. Ладно, назовем остров Вася-Валя. И это первый остров анархии. И первое постановление совета острова: границы и государства отменены. Ты согласна?

— Я? — Валя смущенно улыбнулась. — Чиво меня спрашивать…

— Потому что анархия — это равноправие абсолютное мужчины и женщины. Ты человек, а потом уже женщина. Я человек, а потом уже мужчина. Человек равен самому себе, но больше, чем звезда, Солнце.

— И я, Фасечка? — спросила Валя, приложив руки к груди.

— Конечно. Солнце же не думает. А ты думаешь… любишь… — Вася начал густо краснеть.

— Ага, люблю тебя, Фасечка, — согласилась Валя.

Глаза Васи сине пыхнули.

— Ну вот! А это и есть главный закон острова, первого анархического острова Вася-Валя. Или лучше Валя-Вася. Валявася, хыы, хы-хы-хы. И вторым постановлением мы упраздняем насилие во всех формах. Полиция, генералы, ракетчики, министры, президенты могут отдыхать. А третьим постановлением освобождаем церковь от тяготы вещания гласом всевышнего.

— Как, Фася? Без церкви будем?

— Церковь пусть будет в голове, если кому хочется. На острове кто хочет, тот пускай и молится, там, или песенки религиозные распевает.

Валя радостно кивнула и тут же начала напевать:

— Слава Василию Великому, кисаринскому чудотворцу! / Молится Василий … от желания сердца, / С теплыми сы сердцами, сы горючими сы слезами, / Из-за уст выпущает мольбы до небес: / «Прости меня, Пресвятая Богородица, и помилуй / Василия Великого, кисаринского чудотворца». / Был ему глас от святой от честной от иконы…

Вася качал головой, смеялся:

— Хых, хы-хы… Вот-вот. Но погоди, надо же продолжить выпускать постановления. Пока нас не накрыли. Обло-Лаяй сразу учует крамолу такую. Мы, островитяне, всех освобождаем. Не подчиняйся. Насилие вне закона. Государство вне закона. Все министерства, чиновники, солдаты — вне закона. Президенты вне закона. Вне закона любви. Таковы первые постановления утра начала новой эры! Год первый, месяц апрель, или лебедень, день первый. — Вася посмотрел на Валю. — Жалко, не на чем все это записать. Но и так хорошо. Постановления ушли в эфир.

— И чиво теперь?

Вася запрокинул голову, озирая небеса.

— Будем ждать перемен. Они уже начинаются… Уже пошло-поехало, заработало.

— А тетеньку Татьяну Архиповну тоже ослобонили? Не будут полицейские к ней приставать? — вдруг вспомнила Валя.

— Да, — сказал Вася. — Всем выйдет освобождение. И политзекам, пуссям…

Валя остро взглянула на него.

— Фасечка, так они уже на свободе.

— Кто? — не понял Вася.

— Ну, Пусси Райот, — внятно сказала Валя.

— Есть и другие, — ответил Вася, — которые сидят за убеждения. А из тех, знаменитых, некоторые, я слышал, до сих пор скрываются. Их же было больше. А посадили трех.

— Двух, — уточнила Валя.

— Ну да. Третью отпустили. А их было там человек семь, в этом храме-то.

— Пять, — возразила Валя.

Вася уставился на нее.

— Хых… хы… Откуда ты знаешь?

— Рассказывали…

— Эта… как ее… Мартыновна?

Валя промолчала.

— Мутная там у вас нищебродская компания.

— Им свободы не выходит по постановлению? — спросила Валя.

— Да нет, всем выходит… А девчонок тех жаль.

— Это которые плясали в храме?

— Ага.

День снова разгорался, от земли струились воздушные потоки.

— Глянь, бабочка!

Крупная черная бабочка и впрямь порхала над прошлогодними травами, да и села прямо на кролика.

Валя засмеялась. Кролик запрядал ушами, и бабочка снялась, покружилась и снова уселась на него, на спину.

— У него жа шерстка теплая, согретая, — сказала Валя.

Вася стащил рубашку, посмотрел на Валю.

— А чего ты не раздеваешься?

— Обгорела вся-а-а…

Васины плечи, спина, руки тоже были красными, как будто он только что выскочил из парилки.

— Разденься… Вальчонок… — попросил тихонько Вася.

Она нахмурилась.

— Фася… У нас жа нету гандонов.

— Хых!.. И вчера не было… Вальчонок… Ну? Я, как калика перехожий под боярским окном, выпрашиваю милостыню…

Он насупился, отвернулся.

— Фасечка, — сказала Валя, привставая и стаскивая штаны, — Фасечка, ну чиво ты? Я тебе забидела? Ну пойдем, Фася, пойдем… в лодку.

И она пошла и легла в лодку, ноги положив на блестящие горячие от солнца баллоны. Вася посмотрел-посмотрел и, скинув штаны и трусы, пошел за ней. Посмотрел сверху и счастливо рассмеялся.

— Ух! Крласота, Вальчонок!

Солнце играло на его уде. Валя ждала его. И Вася забрался в лодку.

— Погоди… — остановила его Валя. — Поиграйся с нею…

— Как?

Она показала рукой, как. И Вася принялся ласкать ее курчавые черные волосы внизу живота, живот, бедра, ловя губами ее крупные коричнево-шоколадные сосцы, отодвигая носом в сторонку нательный крестик на веревочке, целуя ее в мягкие губы. Потом она взяла его розовый уд и направила в себя, в самую влажную подрагивающую темень. Вася зажмурился…

Но тут тень легла на них, что-то перекрыло благостный поток солнца.

Валя широко распахнула глаза, что-то заметив за Васиным плечом.

— Фася! — сдавленно воскликнула она.

Он открыл глаза.

Валя показывала рукой вверх. Вася неловко обернуся, морщиня лоб и увидел в синеве гигантское крыло. Над ними кто-то пролетал. Вася тут же отвернулся, глядя дико на Валю, потом снова оглянулся и рванул уд из чудесных глубин судеб и жизней, вековечной услады и тайны, вскочил, озираясь. Над островом пролетал бесшумно какой-то предмет… И это был парашют. Параплан. На стропах висел человек в мотоциклетном шлеме, из-под которого выбивались длинные волосы, на теплом верховом ветру развевалась борода. И он выворачивал голову, глядя на них, на рыжего мужика с торчащим удом и черноволосую девушку в лодке. Он поворачивался всем телом, пока стропы не перекосило и крыло парашюта не ушло косо вверх. Летчик тут же отвернулся, но, видимо, сделал это слишком резко, и крыло тут же чутко отреагировало и ушло в другую сторону. Летчик дернул за стропы, пытаясь выровнять парашют, но только сделал хуже. Крыло встало перпендикулярно воде, летчик перекувырнулся и с плеском рухнул в воду.