– Вы известили полицию?

– Нет, сэр! – сказал премьер-министр со свойственными ему быстротой и решительностью. – Не известили и никогда не стали бы извещать. Известить полицию – значит предать дело гласности. А этого-то мы прежде всего и хотим избежать.

– Но почему же, сэр?

– Документ, о котором идет речь, настолько важен, что оглашение его может легко привести и, пожалуй, в настоящий момент непременно приведет к международному конфликту. Могу без преувеличения сказать, что вопросы мира и войны зависят от этого документа. Если розыски его не могут проходить в совершенной тайне, лучше совсем отказаться от них, так как этот документ похитили именно для того, чтобы предать его широкой огласке.

– Понимаю. А теперь, мистер Трелони Хоуп, я буду вам весьма признателен, если вы расскажете мне подробно, при каких обстоятельствах исчез этот документ.

– Я вам изложу все в нескольких словах, мистер Холмс. Этот документ – письмо от одного иностранного монарха – был получен шесть дней назад. Письмо имеет такое большое значение, что я не решался оставлять его в сейфе министерства и каждый вечер уносил с собой домой, на Уайтхолл-Террас, где хранил его в спальне, в закрытой на ключ шкатулке для официальных бумаг. Оно находилось там и вчера вечером, я уверен в этом. Когда я одевался к обеду, я еще раз открыл шкатулку и убедился, что документ на месте. А сегодня утром письмо исчезло. Шкатулка стояла около зеркала на моем туалетном столе всю ночь. Сплю я чутко, моя жена тоже. Мы оба готовы поклясться, что никто ночью не входил в комнату.

– В котором часу вы обедали?

– В половине восьмого.

– Когда вы легли спать?

– Моя жена была в театре. Я ждал ее. Мы ушли в спальню около половины двенадцатого.

– Значит, в течение четырех часов шкатулка никем не охранялась?

– В спальню входить не позволено никому, кроме горничной – по утрам – и моего камердинера или камеристки моей жены – в течение остальной части дня. Но эти двое – верные слуги и давно живут у нас в доме. Кроме того, ни один из них не мог знать, что в шкатулке хранится нечто более ценное, чем простые служебные бумаги.

– Кто знал о существовании этого письма?

– В моем доме – никто.

– Но ваша жена, конечно, знала?

– Нет, сэр. Я ничего не говорил моей жене до сегодняшнего утра, пока не обнаружил пропажу письма.

Премьер одобрительно кивнул.

– Я всегда знал, как велико у вас чувство долга, сэр, – сказал он. – Не сомневаюсь, что в столь важном и секретном деле оно оказалось бы сильнее даже самых тесных семейных уз.

Министр по европейским делам поклонился.

– Совершенно справедливо, сэр. До сегодняшнего утра я ни словом не обмолвился жене об этом письме.

– Могла ли она догадаться сама?

– Нет, мистер Холмс, она не могла догадаться, да и никто не мог бы.

– А прежде у вас пропадали документы?

– Нет, сэр.

– Кто здесь в Англии знал о существовании этого письма?

– Вчера о письме были извещены все члены кабинета. Но требование хранить тайну, которое сопровождает каждое заседание кабинета, на этот раз было подкреплено торжественным предупреждением со стороны премьер-министра. Боже мой, и подумать только, что через несколько часов я сам потерял его!

Отчаяние исказило красивое лицо Трелони Хоупа. Он схватился за голову. На мгновение перед нами открылись подлинные чувства человека порывистого, горячего и остро впечатлительного. Но тут же маска высокомерия снова появилась на его лице, и уже спокойным голосом он продолжал:

– Кроме членов кабинета, о существовании письма знают еще два, возможно, три чиновника департамента, и больше никто во всей Англии, уверяю вас, мистер Холмс.

– А за границей?

– За границей, я уверен, не видел этого письма никто, кроме того, кто его написал. Я твердо убежден, что даже его министры… то есть я хотел сказать, что при отправлении оно миновало обычные официальные каналы.

Холмс на некоторое время задумался, затем сказал:

– А теперь, сэр, я должен получить более точное представление, что это за документ и почему его исчезновение повлечет за собой столь серьезные последствия.

Два государственных деятеля обменялись быстрым взглядом, и премьер нахмурил густые брови.

– Мистер Холмс, письмо было в длинном узком голубом конверте. На красной сургучной печати изображен приготовившийся к нападению лев. Адрес написан крупным, твердым почерком.

– Эти подробности, – прервал его Холмс, – конечно, очень интересны и существенны, но мне надо знать содержание письма. О чем говорилось в нем?

– Это строжайшая государственная тайна, и боюсь, что я не могу ответить вам, тем более что не вижу в этом необходимости. Если с помощью ваших необычайных, как говорят, способностей вам удастся найти соответствующий моему описанию конверт вместе с его содержимым, вы заслужите благодарность своей страны и получите любое вознаграждение, которое будет в наших возможностях.

Шерлок Холмс, улыбаясь, встал.

– Я понимаю, конечно, что вы принадлежите к числу самых занятых людей Англии, – сказал он, – но и моя скромная профессия отнимает у меня много времени. Очень сожалею, что не могу быть вам полезным в этом деле, и считаю дальнейшее продолжение нашего разговора бесполезной тратой времени.

Премьер-министр вскочил. В его глубоко сидящих глазах сверкнул тот недобрый огонь, который нередко заставлял съеживаться от страха сердца членов кабинета.

– Я не привык, сэр… – начал он, но овладел собой и снова занял свое место.

Минуту или более мы сидели молча. Затем старый государственный деятель пожал плечами:

– Мы вынуждены принять ваши условия, мистер Холмс. Вы, безусловно, правы, и с нашей стороны неразумно ожидать от вас помощи, пока мы не доверимся вам полностью.

– Я согласен с вами, сэр, – сказал молодой дипломат.

– Хорошо, я расскажу вам все, но полагаюсь целиком на вашу скромность и на скромность вашего коллеги, доктора Уотсона. Я взываю к вашему патриотизму, джентльмены, ибо не могу представить себе большего несчастья для нашей страны, чем разглашение этой тайны.

– Вы можете вполне довериться нам.

– Так вот, это письмо одного иностранного монарха; он обеспокоен недавним расширением колоний нашей страны. Оно было написано в минуту раздражения и лежит целиком на его личной ответственности. Наведение справок показало, что его министры ничего не знают об этом письме. К тому же тон письма довольно резкий, и некоторые фразы носят столь вызывающий характер, что его опубликование, несомненно, взволновало бы общественное мнение Англии. И даже более, сэр: могу сказать не колеблясь, что через неделю после опубликования письма наша страна будет вовлечена в большую войну.

Холмс написал имя на листке