— Кость, карочэ… этта… чэ палучилось тогда… — с усилием двигая повреждённой челюстью, «зачеченил» Тимур — этта… клянусь…

— Хорош! — оборвал его Костя, обретая уверенность.

Вид повергнутого, лепечущего врага, опять обернувшегося мелкотравчатым «пушером», придал ему сил.

Тимур стал Тимуром. И он был в его власти. Оборотнический мистицизм прошёл. Темнота, свечи, Сашина маска не впечатляли. Где-то вдалеке, засвиристев движком, запустился Т-80.

— Я тебя ещё ни о чём не спросил! И вякать тебе не разрешал! Уяснил?

Тимур послушно кивнул, тут же сморщившись от боли. Кончик языка, отсверкнув на огонь, царапнул пересохшие в крови губы.

— Один вопрос… — чувствуя как тяжелеет атмосфера, продолжил Костя, — … Зачем? Зачем всё это?… — злясь от этого неуместного, мучавшего второй месяц, вопроса, повторил Костя — зачем ты всё это делал? Сбежал из армии?.. Убивал своих?.. Взрывал?.. Зачем?

Он действительно хотел это понять, он торопился это понять. Недвусмысленные взгляды, которыми обменивались Рябинин и Щепёткин, их общее прошлое, спецназовская постановка решения вопросов подводили, нет, подвели его к мысли о предстоящей развязке. Костя давно уже не был впечатлительным курсантом, познал настоящий страх, настоящую боль, видел человеческую мерзость и смерть. И сам убил, теша потом себя мыслью «он в меня стрелял и я стрелял». Будучи уверенным в виновности, без садизма, лупил задержанных и мутил с доказухой. Но здесь его вопрошающий наивняк вылез наружу, скорее всего, испугавшись, что человека, которого они отыскали и стреножили, пусть и трижды виновного, сейчас убьют. Застрелят. Задушат. Зарежут. Дурацкое «перед смертью», попрыгав впереди вопроса, так и не вышло, оставшись хлебным мякишем в горле.

Саша недовольно покосился на Катаева. Стоял, скрестив руки на груди, продолжая каменеть.

— Руки… больно… — севшим голосом попросил боевик — … затекли… ослабьте…

— Ага… — не поднимаясь со своего места, кивнул Ря-бинин, — только стаканы протру и скатерть поменяю…

Он тоже не понимал смысла катаевских вопросов. Вообще, Серёга от патетики был человеком далёким. Проще всё гораздо, примитивнее. Но «человек» Катаева, ему и банковать.

— Тимур… — позвал, повернувшегося на Рябинина «духа», Катаев. Тот осторожно повёл в его сторону головой, — давай так… ты нам расклады все, а мы подумаем, как тебя из этого говна вытаскивать… По хорошему…

— А по-плохому как? — скалясь, словно каждый издаваемый им звук причинял нестерпимую боль, хрипло спросил Тимур — убьёте, да?

Дерзкий ответ обречённого «духа» вызвал приступ звериной злобы, погнав потоки тёплой крови к голове.

— А ты как думаешь? — Костю уже не пугала определяемая Тимуру участь, где-то глубоко внутри он внезапно зажелал этого, — или три варианта дать?

Пленник вновь свесил голову вниз. Тихий мычащий стон глухо протянулся к полу.

— Бл, он так до утра дуру включать будет… — Саша посмотрел на Рябинина, — долго ещё?

Серёга, ни на кого не глядя, осмотрел уходящий в темноту купол палатки. Тяжело, словно постарев, встал.

— Я скажу… — Тимур поднял голову на Серёгу — тебе одному… других не надо…

Саша молча смотрел на Рябинина, ожидая только его реакции. Костя неожиданно почувствовал облегчение. Оперская сущность на время покинула его. Колоть «духа», вытягивать из него крупицы информации, составлять и анализировать не хотелось. На хер. Пусть всё кончится, как кончится.

— У тебя есть пять минут… — словно перевернув склянку песочных часов, обронил Рябинин, — и чистосердечное, бл…, признание…

Саша, приобняв Катаева за плечи, подтолкнул его к выходу. Попав рукой в разрез полога, опер вышел на свежий воздух.

Сзади скрипнули кроссовки под Сашиным центнером. Рябинин и Тимур остались одни. Время пошло.

— Слышь, Саня… — от хлынувшего потока свежего воздуха Костя слегка поплыл, а может, сказался сброс груза принятия решения — я до умывальни схожу… Что-то душно…

— Давай… — ухмыльнулся Саша, очевидно, подумав о чём-то другом — а я пока до бани прошвырнусь…

Более не задерживаясь, Костя побрёл к источнику холодной воды. Саша, что-то втолковав дежурившим около палатки бойцам, быстрым ходом молодого медведя направился в сторону спортплощадки.

Около трубы Костя провёл больше времени, чем требовалось для взбадривания. Раз семь нырял под струи головой, несчетное количество окатывал спину, полоскал рот. В общем, делал всё, чтобы оттянуть возвращение к штабной палатке. Всё-таки решив идти, он снял майку с кончика трубы и утёр лицо.

— Не зацвёл ещё? — натягивая майку, услышал он голос Долгова.

— Не-а… — повернулся Костя к подошедшему со спины Саше — чего-то перегрелся сегодня… как бы не затемпературить…

— Под холодянкой быстрее затемпературишь… — Долгов наклонился к струйке, ловя её ртом.

— Вы закончили уже? — глядя на бритый затылок друга, спросил Костя.

— Ух… — Саша оторвался от своего занятия, разогнувшись, — мы и не начинали…

— В смысле? — оторопел Катаев, — а чего делали-то?

Будто не слыша, Саша краем тельняшки вытирал мокрое лицо.

— Бык… — наконец сказал он — тупое, бл… животное… и боли не боится… Еле впятером удержали…

Костя только сейчас заметил набрякшие фаланги Сашиных кулаков и смазанную полоску крови на белом кроссовке.

— Вы его «прессанули» что ли? — поднял он глаза на Долгова — на хрена?

— Скорее он нас… — усмехнулся Саша и, присев, принялся оттирать кровь, цепляя из-под крана серебряную нитку журчащей воды.

До Катаева понемногу начало доходить.

— Развязали его что ли? Или явку писать напрягали?

Смыв розовые разводы с ладоней, Саша повернулся и невесело произнёс:

— Только пакет сняли, он, сука, зарычал, задёргался… Бесу лапу прокусил до кости… Чуть эти грёбаные наручники не разорвал. Хорошо пацаны заскочили, прикладами его вырубили… Беса в ПМП увели, а этого…

— Что? — спросил замолкнувшего Сашу Катаев.

— Ничего… Вот пришёл тебя позвать, решать надо… Времени почти нет… — Долгов кивнул на уползающий за хребет солнечный диск — Рябина и Саня нас ждут…

Опять решать. Вновь подходить к черте, которая, при таком крутом замесе, должна была появиться. В очередной раз, теперь уже реально, при жёстком цейнтно-те времени, выбрать что же необходимее. Дальнейшая оперативная игра или уравнивание потерь. В первом случае маячит, как выразился эфэсбэшник Олег Михайлович, переход на другой уровень. Во втором, будет, что сказать пятого мая в памятники Крылову и Таричеву.

— Сань… — негромко позвал Костя Долгова, когда они подошли к командирской палатке.

— Да? — обернулся тот, не заходя в тамбур.