– Снова спозаранку отправляетесь по делам, сэр? – спросил он.

– Да. Нам нужно побывать в Ньюгейтской тюрьме.

Мальчуган с любопытством посмотрел на меня из-под своих белокурых вихров.

– Скажите, сэр, а что, мастер Барак дрался с разбойниками? И они выдрали у него все волосы?

– Нет, Саймон, – ответил я со смехом. – Не надо быть таким любопытным.

Я перевел взгляд на его деревянные башмаки.

– Ты уже привык к ним?

– Да, сэр, благодарю вас. В башмаках я даже бегаю быстрее. А это очень кстати, ведь в последнее время мне частенько приходилось бегать по вашим поручениям, – многозначительно добавил он, и в глазах его мелькнули хитрые огоньки.

– И должен признать, со всеми этими поручениями ты справлялся превосходно, – кивнул я. – Вот тебе шесть пенсов. Отложи их на новые башмаки, ведь эти когда-нибудь износятся.

Мальчуган, просияв, зажал в кулаке монету и побежал в дом. Я с улыбкой смотрел ему вслед.

«А ведь я ровным счетом ничего не знаю о прошлом Саймона, – пришло мне в голову. – За исключением того, что однажды он постучался в дверь моего дома, и Джоан, плененная его миловидной наружностью, попросила меня взять мальчика в услужение».Несомненно, юный мой конюх – один из великого множества лондонских сирот.

Тут наконец появился Барак. Мы взобрались на лошадей и выехали со двора. Когда свернули на Флит-стрит, я сообщил Бараку, что ожог все еще сильно беспокоит меня и после беседы с Кромвелем я хочу показать больную руку Гаю. Я опасался, что Барак выразит желание сопровождать меня, но он лишь безучастно кивнул головой. Судя по мрачному выражению лица, он еще не оправился от ужаса, пережитого на дне колодца; про себя я подивился его неожиданной чувствительности. Впрочем, понятно, почему ужасная участь маленького нищего так глубоко задела его. Ведь когда-то Барак и сам просил милостыню на лондонских улицах.

Джозеф уже ждал нас. Вид у него был усталый, давно не бритые щеки ввалились.

«Пожалуй, этот человек на излете последних сил», – пронеслось у меня в голове.

Я сразу сообщил ему, что, по словам аптекаря, Элизабет идет на поправку, и Джозеф немного приободрился.

Мы постучали в дверь, и на пороге возник сам главный смотритель.

– Уильям! – позвал он, увидав нас.

На зов незамедлительно явился надзиратель.

– Мы хотим увидеть мистрис Уэнтворт, – сказал я.

Как она? – не дав мне договорить, выпалил Джозеф.

– Не знаю, – пожал плечами надзиратель. – Никто из нас к ней не поднимался. Сами понимаете, никому не хочется заразиться тюремной лихорадкой. Правда, черный аптекарь заходил к ней вчера. Наверное, для таких, как он, лихорадка не опасна.

– Вы проводите нас к ней?

Надзиратель что-то недовольно проворчал себе под нос, однако двинулся вверх по лестнице. Мысль о том, что сегодня нам не понадобится дышать смрадным воздухом Ямы, доставила мне невыразимое облегчение.

– У меня есть для вас новости, – сообщил я, обернувшись к Джозефу, который карабкался по винтовой лестнице вслед за мной. – Нам удалось узнать нечто весьма важное. Я рассчитываю, что сегодня Элизабет наконец заговорит.

Изможденное лицо Джозефа на мгновение осветила надежда.

– Разговор предстоит тягостный, – сказал я, пристально глядя на него. – Элизабет должна сообщить мне то, о чем ей не хочется вспоминать. Это касается семьи сэра Эдвина.

– Спрашивайте ее, о чем хотите, – с глубоким вздохом изрек Джозеф.

Надзиратель распахнул дверь в комнату Элизабет. Ветер, врываясь через зарешеченное окно, играл краями скатерти на столе. Элизабет пластом лежала в постели. Лицо ее покрывала смертельная бледность, но, по крайней мере, она больше не металась и не бредила. Я подвинул стул к кровати и уселся у изголовья больной. Джозеф и Барак стояли у меня за спиной, не сводя глаз с Элизабет. Я заметил, что порез у нее на губе до сих по не зажил, лишь затянулся страшной черной коркой.

Должно быть, наше вторжение разбудило больную: когда я наклонился над ней, она медленно открыла мутные глаза. Взгляд ее был тяжелым и неподвижным.

– Элизабет, – произнес я, – вчера Джек Барак спустился в колодец, который находится в саду вашего дядюшки Эдвина.

Глаза Элизабет расширились, но с губ не сорвалось ни звука.

– Да, минувшей ночью мы тайком проникли в сад и сняли с колодца крышку. Барак спустился вниз по веревочной лестнице и увидел то, что там скрывается. – Вы тайком проникли в сад моего брата! – с укором пробормотал Джозеф.

– Другого выхода у нас не было, Джозеф.

Я вновь повернулся к хранившей молчание девушке.

– Мы подвергали себя опасности ради того, чтобы узнать правду, Элизабет. И ради того, чтобы спасти вас.

Я немного помолчал и заговорил вновь:

– Мы видели все, Элизабет. Трупы замученных животных. Останки вашего кота. И несчастного мальчика.

– Ради всего святого, какого мальчика? Дрожащий от ужаса голос Джозефа прозвучал пронзительно и резко.

– Там, в колодце, лежит труп маленького мальчика.

– Господи боже.

Джозеф тяжело опустился на кровать. Я заметил, что на глазах Элизабет выступили слезы.

– Не сомневаюсь, что во всех этих злодеяниях виновны не вы, Элизабет…

– Нет, конечно нет, – с пылом перебил меня Джозеф. – Она не могла…

– Это сделал Ральф?

Элизабет закашлялась и наконец произнесла низким охрипшим голосом:

– Да. Да, это он.

Джозеф, с перекошенным от ужаса лицом, зажал рот руками. Я догадался, что он, подобно Бараку, сразу подумал о том, что у Элизабет был веский повод убить кузена.

– Во время своего визита в дом вашего дяди Эдвина я заметил, что из колодца исходит скверный запах, – поспешно проговорил я, – и вспомнил, что, по рассказам Джозефа, тело Ральфа, когда оно лежало на столе у коронера, тоже испускало зловоние. Элизабет, когда Нидлер, дворецкий вашего дяди, спускался за Ральфом в колодец, он непременно должен был увидеть трупы. Однако он ни словом об этом не обмолвился. А ваш дядя распорядился установить на колодце крышку с замком.

Я смолк, не сводя глаз с лица Элизабет. По щекам ее текли слезы, однако взгляд по-прежнему оставался тусклым и безжизненным.

– У меня имеются некоторые соображения на этот счет, – вновь заговорил я. – Если бы Нидлер сообщил о том, что в колодце лежит труп мальчика с признаками насильственной смерти, это неминуемо повлекло бы за собой судебное дознание. Но он предпочел молчать. Полагаю, он сделал это, стремясь выгородить кого-то из обитателей дома. Кого именно, Элизабет?