был необходим для того, чтоб из нескольких десятков злотых, тихо, не возбуждая молвы, не вредя своим интересам, не раздразнивая никого, приобрести несколько сот тысяч.

Судьбы семейства и состояния графов Туровских изменялись, переходили разные колеи, а Клаудзинский все перенес. Он сумел сделаться необходимым и новой хозяйке, и ее свите, и все побеждал своим смирением.

Положение дел было так дурно, что в Турове не раз уже помышляли о замене кем-нибудь другим пана Мамерта, но он тогда сам поспешал с просьбой об увольнении, отговариваясь летами; кончалось же всегда тем, что обойтись без него было невозможно.

Пан Мамерт еще прежде успел втереться в управление имением молодых графинь, заведовал их делами и пользовался у них таким же расположением, как и в палаццо.

На другой день по приезде в город, барону Гельмгольду удалось увидаться с паном Мамертом, но когда он попытался коснуться щекотливого вопроса, то Клаудзинский поморщился, приподнял плечи, спрятал в них голову, как черепаха, и начал махать руками, давая тем знать барону, чтоб оставил его в покое. Он очень хорошо понял в чем дело и после долгого колебания назначил Гельмгольду рандеву в лавке Мордка Шпетного.

А молодому искателю приданого тем необходимее было войти в соглашение с паном Мамертом, что он, по какому-то положительно необъяснимому случаю, сидел в Турове под окном в ту минуту, когда графиня Иза произносила торжественно, что готова выйти, зажмурив глаза, за первого попавшегося жениха.

Из пребывания в Турове барон Гельмгольд вывел заключение, что нелегко жениться на которой-нибудь из графинь, что тысячи препятствий станут на дороге, и прежде, чем решиться, он хотел удостовериться, как сам выражался, стоила ли игра свеч. Для этого был ему необходим неоцененный пан Мамерт Клаудзинский. Конечно, барону было известно, что пан Мамерт, заведуя делами графинь, неблагоприятно посмотрит на подобные искательства, но ему казалось, что это можно как-нибудь уладить.

В назначенный день невзрачная фигурка пана Мамерта явилась в условленном месте. Барон заранее приготовился к приему. Старание обмануть или перехитрить пана Мамерта было смешно, и потому Гельмгольд решился напасть на него с другой стороны.

На столе были поставлены бутылка рейнвейна, швейцарский сыр и другие закуски; еврейка заперла дверь, и барон прямо бросился на шею к удивленному несколько управляющему.

— Мы земляки, пан Мамерт Клаудзинский, — сказал он, — родились в одном краю, семейства наши издавна в хороших отношениях, и потому говорю с вами откровенно, протягивая руку, как земляку, — помогите!

— Господин барон, — отвечал пан Мамерт, подымая плечи по обыкновению, когда хотел казаться смиренным, — я был бы очень счастлив, если б мог только, но в чем же может помочь такое, как я, жалкое создание…

— Довольно этого! Будем искренни, — сказал барон. — Матушка отправила меня сюда, узнав от вашего брата о богатых невестах, графинях Туровских. Хотя наше состояние и недурно, однако от прибыли голова не болит… Хотелось бы приобрести что-нибудь, деньги так необходимы.

— О, очень необходимы, — повторил с уверенностью Клаудзинский.

— Видите ли, во имя наших отношений, — продолжал барон, — я заклинаю вас, как земляка, сказать мне, можно ли жениться на которой-нибудь из графинь, и объявить положительно, каково их состояние.

Настало глубокое молчание. Пан Мамерт сидел, задумавшись, посматривая то на рюмку, то на барона, как бы ожидая еще чего-то. Практичный молодой человек догадался, что недостаточно выяснил дело.

— Видите ли, пан Клаудзинский, — продолжал он. — Вы очень умны и опытны для того, чтоб я мог обмануть вас, прикинувшись влюбленным. Вам известно, что теперь уже рассудительные люди не влюбляются. Женитьба — это дело интереса и требует большой осмотрительности. Будьте откровенны. Я знаю, что вы управляете имением графинь за десятый процент и имеете все выгоды и что вы не можете желать выхода их замуж, ибо потеряли бы прибыльный заработок. Любить же их так, чтоб бескорыстно для них жертвовать собою, — вы тоже не можете.

Пан Мамерт еще более сгорбился и молчал, но не противоречил, а смотрел на рюмку, ожидая, что будет дальше. Барон продолжал:

— Видите ли, что я сужу об этом основательно, как следует, без иллюзий. Но, с другой стороны, несмотря на всю бдительность мачехи, рано или поздно стосковавшиеся девицы вырвутся из дому.

Пан Мамерт боязливо взглянул на барона!

— Даю вам честное слово, что собственными ушами, конечно, случайно, я слышал, как графиня Иза поклялась, что выйдет за первого встречного жениха, лишь бы избавиться из темницы.

Выслушав все это, пан Мамерт, встал, потянулся, вздохнул, потер себе лоб, высморкался и, обратившись к барону, начал говорить так тихо, что едва можно было его расслушать.

— Зная ваше семейство, надеюсь, судя по вашим благородным чувствам, барон, надеюсь, что вы меня не выдадите.

Клаудзинский осмотрелся вокруг.

— Даю слово, что буду молчалив, как могила! — воскликнул барон, бросаясь на шею робкому собеседнику, который пятился от этого.

— Ну, так нечего долго толковать, — отозвался пан Мамерт. — Видите ли, люди этого не понимают… Я зубы проел, наблюдая за их интересами. Всем они обязаны мне. Я сберег их состояние. Где высевалось прежде триста корцев, там сеется восемьсот. Я потерял здоровье, служа им, и клянусь совестью, не заработал ни гроша. И в турецком суде присудили бы что-нибудь мне за кровавый труд…

Как видите, пан Мамерт и говорил нелогично и начал с конца. Барон Гельмгольд все это выслушал терпеливо.

— Все это так, пан Клаудзинский, и мы поговорим об этом после, а теперь к делу. Приданое ведь в недвижимости?

— Да. И что за земля, угодье, какие луга, леса, в особенности леса, им цены нет, барон: мачтовые деревья. Фольварки, постройки, мельницы!

— А как вы цените обе части? Пан Мамерт задумался.

— Сказать миллион — мало, а два — может быть, много, но с лесами, кто знает.

— О, если б можно было жениться на обеих разом! — воскликнул барон, потирая руки.

— Другая может и не выйти замуж, — шепнул пан Мамерт. — Может остаться при сестре. Это можно было бы устроить.

Барон с живостью наклонился к Клаудзинскому и шепнул ему что-то такое, что вызвало румянец на бледном лице управляющего.

— Честное слово, — прибавил он, — дам, если угодно, письменное обязательство, но только помогите мне искренно, как земляку. Скажите — которую мне брать?

Клаудзинский выпил вина, подумал, потом сжал руку барона и шепнул:

— Старшую, старшую! Она отважнее и с нею скорее сладите. Младшая не имеет большой охоты к замужеству. Но вам которая нравится?

Барон пожал плечами.

— Почтенный земляк, я не молокосос! — воскликнул он. — Девицы обе ни хороши, ни дурны, о любви не может быть и речи, а, по-моему, всегда