Старик пожал плечами и горько улыбнулся.

— Как не будете мешать? — воскликнул он. — Довольно того, что вы здесь сидите, чтоб я уже был сам не свой от присутствия чужого человека. Делать нечего, пождите, если пришли уж на беду; только оставьте меня в покое на счет этих Лузинских, потому, что я сам рад бы позабыть, что называюсь этим именем. Валек замолчал, но через минуту отозвался робко:

— Отец моего приятеля звался Марком.

— Что ж из этого? — с живостью отвечал старик. — Разве один Марк шляется по аду? Разве же я знаю, что сталось с Марком? Разве мне это известно?

— Но у вас в семействе был Марк? Старик оборотился с грозным видом.

— Да вы из суда, что ли? — воскликнул он. — В таком случае скажите без всяких уверток. Знаете, что были Марк, ну и что ж вам еще надо?

— Я не из суда, но мне известно, что один из ваших носил это имя, и я сказал, что знаю.

— А я вам говорю, что ничего не знаю, — отвечал гневно старик, — ничего, решительно ничего.

И он уселся на лавке и замолчал.

В это время девочка вышла из-за перегородки.

— Дедушка, — сказала она, — я разведу огонь и согрею для бабушки немного молока, которое выменяла за ягоды…

— Погоди, пока этот уйдет, а с ним пройдет и буря. Во время грозы не следует топить печку: дым притянет небесный огонь, а завтра не будет где и голову приклонить. Подожди!

Между тем дождь лил, как из ведра; совершенно стемнело, и только порою полосы бледного, розового или синего света мелькали в окнах, и поминутно раздавались громовые удары.

Старику очень хотелось сбыть гостя, и он посматривал в окно; оба молчали. Валек не хотел уже расспрашивать и ожидал окончания бури, чтоб возвратиться домой.

Вдруг из-за перегородки кликнули старика, и он, ворча, пошел к больной, которая, вероятно, слышала весь разговор.

К Валеку явственно доносилась тихая беседа.

— Что с тобою, мой старик? Кто там? Чего он хочет? Зачем ты сердишься? Зачем делать неприятности постороннему?

— Как же быть иначе? — прервал старик. — Разве же я знаю, кто он и зачем пришел выпытывать меня? Сколько раз я молчал и никогда не жалел об этом; а когда порою пробалтывался, приходилось раскаиваться. Несет околесную.

— Не горячись, с людьми и с судьбою надо быть терпеливым. Чем же тут гнев поможет?

— Иначе он никогда не уйдет.

— А о чем же он расспрашивает?

— Кто же его знает! Допытывается о Лузинских, сколько их было, что с ними сталось? Об умерших знает только Бог; а о тех, что остались в живых, и Он, кажется, позабыл.

Во время этого тихого разговора за перегородкой девочка, вероятно, боясь темноты, попыталась зажечь какой-то огарок и оставила его на печке. При этом слабом свете убогое жилище показалось еще более мрачным. Валек охотно ушел бы домой, но, хотя гроза и уменьшилась, однако дождь не переставал, а, напротив, как бы еще усилился.

Старик вышел мрачный и почти сердитый, а девочка мигом скрылась за перегородку.

Валек решился затронуть старика еще с другой стороны, с целью что-нибудь выведать.

— Не буду более скрываться перед вами, пан Лузинский, — сказал он. — Не для приятеля, но, собственно, для себя я пришел расспросить о семействе. Я сам Валентин Лузинский, сирота, не имею родителей; благодетель оставил меня, и вот, очутясь одиноким, я ищу хоть следа своего происхождения.

Старик внимательно посмотрел на него.

— А кто же тебя знает, — молвил он, — солгал ли ты прежде или лжешь теперь? Если ты действительно Лузинский, то скажу тебе одно: не ожидай в жизни ничего, кроме невзгод и несчастья, потому что никому из нас не везло.

— Мне также, — отвечал Валек.

— Отец твой звался Марком? — спросил старик, пристально всматриваясь в гостя.

— Да.

— А сколько тебе лет?

— Двадцать два года.

Старик молчал. Подумав немного, он, пожав плечами, спросил:

— А где ты родился?

— Здесь в городе.

— А твоя мать?

— Мать жила прежде в Турове, потом выехала оттуда, не знаю, добровольно ли, или ее выгнали. Отец пропал без вести. Когда я остался сиротою, меня взял на воспитание доктор, у которого я и жил как сын, но в конце концов он выгнал меня из дому.

— Без куска хлеба? — спросил старик.

— Нет, я имею средства.

— И тебе, имея средства, здоровые руки и голову на плечах, надобно еще доискиваться семейства, искать забот, допытываться старых грехов? — сказал старик насмешливо. — Вот так настоящий Лузинский! Ступай, брат, в мир, пока цел, не оглядывайся назад, не расспрашивай, живи своим умом: надобно обходиться без людей.

И, отворив окно, старик высунул голову. Дождь переставал; на небе из-за темных туч проглядывало ясное лазурное небо; вечер становился прекрасным, и в воздухе носился аромат от орошенных Цветов и деревьев.

— Ступай себе с Богом, — обратился старик к гостю, который стоял, все еще надеясь допытаться чего-нибудь, — ступай; здесь Для тебя ничего нет, пан Лузинский! Покойной ночи!

Сердитый Валек молча поклонился и принужден был выйти из хаты.

Конечно, он ничего не выведал у старика, но по некоторым ещ полусловам и по какому-то смущению догадывался, что тот знал что-нибудь о его семействе, может быть, даже об отце. Выйдя щ свежий воздух, молодой человек придумывал средства, с помощью? которых мог бы понудить старика на откровенность. Презрение, с которым последний выгнал его из дома, сердило молодого человека. Он уже прошел несколько шагов по направлению к городу, как в садике, окружавшем домик, показалась девочка, которую он только что видел. Вероятно, она вошла не через ворота, а через калитку в сад и спешила, знаками показывая Лузинскому, чтобы остановился, но оглядываясь, из боязни быть замеченной дедом.

Удивленный Валек подошел к забору; запыхавшись прибежала девочка, схватилась рукою за кол, вскочила на жердь и, наклонившись к Валеку, шепнула:

— Бабушка слышала, о чем вы разговаривали с дедушкой. Дедушка нездоров и всегда сердится, а если вы желаете о чем-нибудь расспросить, то приходите, когда его не будет дома.

— А когда же его не будет дома?

— Дедушка завтра уйдет на работу, а я буду вас караулить и стоять перед хатой. Если я вам покажу пальцем вот так — она, улыбаясь, манила его к себе, — то вы войдите, а если махну от себя, тогда нельзя. Покойной ночи!

— Благодарю.

Спрыгнув с забора, девочка, как заяц, побежал в кусты и скрылась в грядке, засаженной высокими бобами.

Валек веселее возвращался в город. Погода разгуливалась, вечер снова быль прелестный; месяц,