милости не по дороге с нами в государев лагерь, может быть, соблаговолит выставить нам по кувшинчику вина? Или так уж его милость обнищал?

На это Миху сурово ответствовал:

— Шли бы вы лучше, божьи люди, по своим делам. Не искали б черта на свою голову — берегли глаза от рогов. Видывал я таких, как вы, бездельников и пьяниц!

Гости развеселились пуще прежнего. Усатый обратился к одному из них, остававшемуся поодаль:

— Эй, Ионикэ, великий шутник наш пан Миху, не правда ли?

— Великий, баде!

— А на обсчет и недолив?

— Мастер, баде!

Миху толкнул жену локтем, показывая в сторону двора. Женщина, то ли не поняв, то ли не желая понять, не двинулась с места.

Усатый всадник снова обратился к своим:

— Доброе вино у пана Миху?

— Доброе! — отозвались прочие.

— Попробуем напоследок?

— Попробуем! — радостно заорали пришельцы.

Все мгновенно соскочили с коней. Мужик с закрученными усами уверенно двинулся на шинкаря. Измерил его с ног до головы дерзким взглядом и, без дальних слов, свалил на землю могучим ударом кулака. Кирица зашлась криком и шмыгнула во двор, продолжая опить. Из-за углов дома на пришельцев мгновенно бросились боевые ребятки, нанятые Миху, и закипела схватка.

Возок, в котором проезжал мимо Костаке Фэуряну и его спутники, был уже далеко, а драка перед шинком Миху все не утихала. Всадники, подхватив дубины и колья, ломали ими двери, высажиали оконные рамы...

Близ княжьего дворца приезжим вдруг встретился Георгий Аристархо, княжий привратник. Сановник сильно истощал, глаза и щеки его глубоко ввалились. Привалясь к дверце возка, Георгий сказал обычным, чуть торопливым голосом:

— Добро пожаловать, ваши милости! Злыдни города не успели еще опрокинуть ваш экипаж?

— Покамест нет еще, — ответил Георгицэ. — А у вас как дела?

— А вот как, сидим и ждем. Под крепкой охраной — его величество царь оставил при нас драгунский полк.

— Где государь?

— Государь в гостях у царя. С ним и бояре.

— Доброго здоровья вашей милости, — пожелал Георгицэ. — Я провожу его милость пана Костаке и паненку до Малой Сосны. Стряхну только дорожную пыль — и поспешу с поклоном к его высочеству.

Костаке Фэуряну хмурился и дулся до самой окраины столицы. Когда выехали на большой шлях и мастер Маня тряхнул вожжами, чтобы расшевелить четверку, Костаке остановил на капитане тяжелый ляд:

— Теперь, пане Георгицэ, ты бросишь меня в Малой Сосне?

— Так вы же... — пытался тот объясниться.

— Ты положишь меня на лежанку, а сам сядешь на коня, похвастать храбростью? Не так?

— Отец, — попросила Лина, — Георгицэ прав. Ты должен остаться.

— Драгоценные вы мои, я с радостью бы не стал с вами спорить. Но не могу. Не могу — и все тут. Вы поняли меня?

Глава VIII

1

Дмитрий Кантемир зажал между пальцами угольный стерженек, обмотанный синим шнурком, начертил им на бумаге несколько запутанных линий. Пояснил:

— Отсюда к нам поднимается визирь. Отсюда идут татары. А здесь шведы и калга-султан.

Петр Алексеевич, русский царь, сел на угол стола, одной ногой опершись о пол, и выпустил из ноздрей струйки дыма.

— Карты чертить ты мастер. Мои иные люди не ведают, с какой стороны норд, а с какой — зюйд...

— Мои иные и более простых вещей не ведают, — проговорил Кантемир.

Петр ткнул рукой в карту и спросил в раздумье:

— Где же теперь стоит визирь?

— Пока — не близко. Лазутчики донесли: турецкие авангарды могут добраться до моста через неделю.

— Пусть приходят, — уверенно сказал царь. — Встретим с честью, ибо знаем их нрав еще с Азова и иных крепостей. Сыграем им такую свадьбу, что не забудут вовек и будут долго оплакивать, как швед — Полтаву.

Петр положил руку на плечо молдавского князя, глядя на него с любовью и гордостью.

— Ну, хватит, оставь карту... Расскажи лучше о турецких обычаях...

Кантемир выпрямился и молвил своим благозвучным голосом:

— Когда визирь выступает в поход, как выступил на нас Балтаджи Мехмед-паша, перед ними ведут верблюда, несущего на горбу золотой ларец в локоть длиной и в пол-локтя шириной. В нем лежит коран — книга, согласно их вере, принесенная пророком с неба. Перед верблюдом несут знамя, несут свернутым по ветхости его. На его зеленом полотнище вышита клятва веры. Кроме слов той клятвы на знамени вышит знак полумесяца, называемый Алемом, поставленный, насколько мне ведомо, в недавние времена. По другому обычаю султан, в наши дни — Ахмед Третий, после выступления войска молится аллаху в течение сорока дней, проводя время в посту и принимая пищу только после захода солнца...

Разговор шел в роскошных покоях в доме бана[80], в устье Прутца. Время близилось к полудню. Генералы, бояре и многочисленные государственные сановники, взятые обоими властителями, чтобы были под рукой, разбрелись по окрестным домам, полагая, видимо, что государи растянулись на мягких диванах и сладко почивают. Отдыхали и слуги. Но этот час покоя Кантемиру и Петру потребовался лишь для того, чтобы побыть вместе и поразмыслить сообща над делами, которые оба намеревались свершить.

Не прошло и недели после прибытия царя, а Петр Алексеевич и князь успели и отлично познакомиться, и подружиться, и рассказать друг другу многое. Петр почувствовал сердцем тепло Земли Молдавской и ее народа с первых же шагов по этому краю. Кир Гедеон, митрополит, со всем клиром вознесли молитвы во дворце, во храме святого Николая и других церквах, благодаря государя, поднявшегося на защиту христианства. Вместе с Кантемиром царь осмотрел столицу, ее церкви и монастыри, одобрил увиденное. Когда господарь пригласил высокого гостя на пир в своем дворце, все дивились без меры, что царь не пожелал сесть в голове стола, как следовало бы такой особе, а посадил на главное место Кантемира. Еще больше дивились молдавские бояре тому, что московский царь, монарх могущественный и прославленный, о коем прошла весть по всей вселенной, не шествует повсюду с величием и почетом, а ходит, куда захочет, запросто, в простом платье, в сопровождении двух-трех слуг.