Имеем ли мы дело с наукой? Позвольте сначала рассмотреть критерий 1. Мы можем считать само собой разумеющимся, что моделирование корректно в том смысле, что выводы следуют из предпосылок. Истинны ли выводы? Прежде чем обратиться к этому вопросу, я хочу заметить, что неясно, всегда ли те, кто их делает, хотят, чтобы они были истинными, то есть соответствовали реальному миру. Скорее иногда они представляют собой своего рода социальный вымысел – анализ действия и взаимодействия идеально рациональных агентов, которые никогда не существовали и не будут существовать. Анализ постоянно совершенствующихся форм стратегического равновесия, к примеру, едва ли мотивирован желанием объяснить или предсказать поведение реальных индивидов. Скорее он руководствуется эстетическими мотивами. Двое из наиболее опытных теоретиков равновесия, Рейнхард Зелтен (Reinhart Selten) и Ариэль Рубинштейн (Ariel Rubinstein), дали ясно понять: они не считают, что их модели могут что-то сказать о реальном мире. Обращаясь к вопросам реальности, они пользуются некоторой разновидностью бихевиоральной экономики или ограниченной рациональности. Другой пример: теория социального выбора – аксиоматическое изучение механизмов голосования в какой-то момент стало настолько математически изощренным и до такой степени утратило связь со всяким изучением реальной политики, что один из самых авторитетных журналов в области экономики «Эконометрика» ввел мораторий на публикацию статей по этой теме.

Интересный вопрос для психологии и социологии науки: сколько людей являются тайными адептами такой «научно-экономической фантастики», скрывая от себя или от других тот факт, что заняты именно этим. Придумывание хитроумных математических моделей – весьма доходное занятие, но за исключением людей, подобных Зелтену и Рубинштейну, оплачиваемое, только если такую деятельность можно посчитать еще и релевантной; отсюда возникают стимулы для обмана и самообмана. В такой постановке вопрос может показаться неуместным в академическом дискурсе, однако я не понимаю почему. Иногда наступает момент, когда нужно отбросить академический политес – к такому же утверждению приходит Джон Стюарт Милль в своем эссе «О свободе», которое с момента своего выхода в свет считалось библией в вопросе интеллектуальной свободы. Я уже отказался от любых претензий на вежливость по отношению к «мягкой» социальной науке и не вижу причины как-то иначе обращаться с жестким обскурантизмом.

У меня нет прямых свидетельств обмана или самообмана, так что мне придется пойти другим путем. Я попытаюсь показать, что то, чем занимаются поклонники рационального выбора, часто настолько далеко от действительности, что их заявления о том, что они имеют дело с реальным миром, невозможно принимать всерьез. Рискуя повторить то, о чем я говорил в предыдущих главах, я хочу резюмировать свои доводы в 10 пунктах.

Я упоминал некоторые типичные ответы на эти возражения. Один – ссылка на герменевтическую проблему установления мотиваций некруговым способом. Я соглашусь с тем, что это серьезная трудность, но она не является непреодолимой, и даже если бы была таковой, это не оправдывало бы необоснованное приписывание мотиваций. Другая предлагает заменить действительную рациональность (реальных, живых агентов) на «как бы рациональность» (as-if rationality). Я утверждал, что эта стратегия может сработать, только если удовлетворены оба условия. С одной стороны, можно указать на механизм, способный имитировать рациональность вплоть до приложений с математическими расчетами. Проблема в том, что никто не придумал такого механизма. Апелляции к отбору – не более чем размахивание руками, учитывая огромное расхождение между грубыми и несовершенными механизмами социального отбора и сверхизощренными процессами мышления, приписываемыми агентам. С другой стороны, можно указать на предсказания, которые настолько точны, что мы вынуждены принять теорию, хотя и не понимаем в точности, как она работает. Проблема в том, что социальные науки не дают предсказаний, сколь бы то ни было близких к этому статусу.